Домашний огонь - Камила Шамси

– Уходи.

Она ушла, не сказав больше ни слова. Он слышал, как она ходит по их – по его – спальне, и представлял, чересчур отчетливо, ее тело – вот она развязала пояс халата и нагнулась, доставая из ящика шелковое белье. Он натянул рубашку, взял щетку и совок и спустился по лестнице. Постучал в дверь соседям. Случайно свалил горшки с растениями, сказал он миссис Рахими и сам удивился тому, как обыденно звучал его голос, да, конечно, повезло, что сам не упал, и да, она предупреждала его, нужно выстроить нормальную ограду, а то случится что-то в этом роде. Несмотря на протесты соседки, он настоял и помог ее мужу – тот не возражал – убрать в патио. Хотя подметал он сильными взмахами, очень сосредоточенно, все же это заняло больше времени, чем он рассчитывал, осколки горшков и комки грязи были повсюду. Кумкват еще можно спасти, постановил мистер Рахими, но кактусу, бедняжке, один путь – в компост. Заодно поговорили о том, как до нелепости мал установленный районными властями контейнер для компоста. Эймон с величайшим энтузиазмом развивал эту тему. Затем перешли к кумкватам, к персидскому рагу с цитрусовыми, куда, наверное, вполне сгодится плод кумквата – это уже миссис Рахими сказала. Эймон сообщил ей, мол, в Ноттинг-Хилле есть старая поговорка: «Если уронишь дерево в патио своих соседей, все его плоды по праву принадлежат им, особенно если они обещают не подавать на тебя в суд». Этим он покорил даже строптивого мистера Рахими. Надо же, а он-то забыл, как легко быть светским человеком, всем нравиться и чтобы без лишних проблем. Наконец мистер Рахими заспешил в дом смотреть по телевизору матч и пригласил Эймона, а Эймон согласился: из его квартиры все еще не донеслось завершающего звука, свидетельствующего о том, что Аника ушла.

– Когда я студентом приехал в Англию, я решил изучить крикет, чтобы вникнуть в тонкости английского характера, – повествовал мистер Рахими, слегка подталкивая Эймона в гостиную с телевизором. Приложив палец к губам, он достал из минибара две бутылки пива и передал одну гостю. – А потом я увидел игру Яна Ботэма и понял, что англичане действуют вовсе не так изысканно, как хотят уверить весь мир. А вот вы, пакистанцы, умеете отбить мяч вверх, и крученый у вас тоже…

Обычно Эймон отвечал на подобные рассуждения коротко: «Я никогда не бывал в Пакистане». Почему-то на этот раз он промолчал.

Вошла миссис Рахими, вынула из рук мужа бутылку пива и заменила стаканом чего-то похожего на йогурт. Мистер Рахими заговорил с ней на фарси, по интонации судя – отчаянно протестовал. Они поженились тридцать с лишним лет назад вопреки недовольству обеих семей – разница в социальном статусе, с точки зрения родителей, жениха была непреодолимой, страшнее любой другой. Лучше бы ты себе суннитку из Ирака нашел, стенала мать, а теперь она торчит в Лондоне месяцы напролет и всем, кто в состоянии выслушать, твердит, что все прочие невестки в подметки не годятся этой, самой внимательной и заботливой, а она-то поначалу так плохо ее приняла.

Эймон встал, извинился. Надо идти, сказал он. К сожалению, гостеприимство соседей так его окутало, что он и думать забыл: он ведь тоже ждет гостя. С порога он оглянулся на супругов Рахими: они сидели перед телевизором, муж прихлебывал пиво из новой бутылки, жена – из той, что отняла у мужа.

Он помчался наверх, перескакивая через ступеньки. Распахнул дверь, окликнул Анику, ответа не было, он подумал, что она все-таки ушла, но, войдя в спальню, увидел, что она так и сидит на краешке постели, даже испачканный вишневым соком халат не сняла. Он сел рядом, впервые не пытаясь дотронуться до нее. Она сама протянула руку. В руке – телефон, экран с настройками безопасности, никто не может посмотреть звонки или СМС, если не введет пароль. Аника набрала пароль и вытащила на экран фотографию. Паренек с наушниками на голове широко улыбался в камеру, большие пальцы победоносно указывали вверх. Такой же оттенок кожи, как у Аники, и такие же тонкие черты лица, но Аника выглядела проворной и свирепой, словно пантера, а паренек – хрупким. Глаза немного сонные, узкие плечи. Если бы кто вошел в комнату и застал его там с сестрами, на него бы почти не взглянул, привлеченный красотой Аники и строгостью Исмы.

– Это Парвиз, – пояснила Аника, хотя и так было понятно, и прижалась к Эймону. – Это мой брат-близнец. Вот уже полгода каждый день я умираю от тревоги за него. А теперь он хочет вернуться домой. Но твой отец не желает прощать, особенно таких, как он. Значит, мой брат не вернется ко мне. И я не знаю, что делать… я не могу быть целиком с тобой, наполовину я все время там, гадаю, жив ли он, что сейчас делает, что мог натворить. Я так устала. Я хочу быть здесь, вся, целиком, с тобой.

Это она и должна была сказать, если пыталась манипулировать им. Это она и должна была сказать, если в самом деле любила его.

– Вы думаете, брак – это большое дело, – рассуждала миссис Рахими. – Брак, он в мелочах. Сумеете ли вы пережить спор из-за домашних дел, сумеете ли жить с человеком, который смотрит совсем не те передачи, какие любите вы.

Аника открывает кухонные ящики, смеется над вишнечисткой, которая чистит вишни, над яблокодеркой, выдирающей из яблока сердцевину… Сколько таких мелочей уже соединяло их.

– Я все испортила? Для нас? – спросила она.

Он обхватил ее одной рукой, поцеловал в макушку.

– Нет, – сказал он и почувствовал, как облегчение разливается по ее телу – и по его. – Расскажи мне все о твоем брате.

* * *

Мать предупреждала его, что после брэдфордской речи меры безопасности будут усилены, и все же он вздрогнул от неожиданности, увидев охранников на том месте в конце сада, где еще недавно росли деревья. Чтобы террористы не пробрались, сказала мать, когда они обсуждали по телефону, удобно ли зайти к ним на завтрак, и он услышал какой-то шум на заднем плане. Домик на дереве, где он провел столько счастливых дней, и поддерживающий домик помост пришлось принести в жертву. Мать вроде бы не была этим особо озабочена, судя по ее голосу, но он видел темные разводы под ее карими глазами, и руки она скрестила на груди, сунув пальцы под мышки – так она делала, когда прятала ногти, если не справлялась с собой и обкусывала свой безупречный маникюр. Словно портрет Дориана Грея – все тревоги, которые должны были истрепать отца, отражались не на нем, а на матери.

Терри Лоун, неправильно истолковав косые взгляды, которые ее сын бросал на охранников, повернулась к ним спиной и деликатно сунула ему в карман чек. Он покачал головой и вернул чек матери. Она удивленно приподняла брови:

– То есть ты не по этой причине явился к нам спозаранку? Не прими это за упрек, ты же знаешь, я всегда рада помочь.

Он накинул свой пиджак матери на плечи – скорее чтобы проявить заботу, чем потому, что она в самом деле ощущала утреннюю прохладу.

– Ты просто чудо. Но те облигации, что ты купила на мое имя много лет назад, – по ним как раз подошел срок выплаты. И к тому же я скоро снова буду работать. Элис считает, пиар мне подойдет – и у нее есть для меня вакансия.

Он-то вовсе не был уверен, что хочет заниматься пиаром, но пока не устроится на работу, не посмеет явиться к тетушке Насим, как хотела того Аника.