Воспоминания о монастыре - Жозе Сарамаго

Семь Солнц и Семь Лун, раз дано ей столь красивое прозвание, пусть уж его носит, не проделали путь от Сан-Себастьян-да-Педрейра до площади Россио, чтобы поглядеть на аутодафе, но большинство горожан не упустило такого случая, и от кое-кого из очевидцев празднества да из архивных документов, которые всегда остаются целы вопреки всем пожарам и землетрясениям, сохранились сведения о том, что видели люди на том аутодафе и кого видели на костре или под плетьми, сохранилась память о негритянке из Анголы, о монахине-еврейке, о священнослужителях, что служили мессу, исповедовали людей и читали проповеди, не будучи рукоположены, о судье из Аррайоласа, у которого с обеих сторон была кровь новых христиан, всего сто тридцать семь человек, ибо Святейшая Служба при мощи своей закидывает сети и вытягивает их полными, приводя в исполнение на свой лад поучение Христа, когда сказал он Петру, что хочет видеть его ловцом человеков.

Великая печаль Балтазара и Блимунды состоит в том, что нету у них такой сети, которую можно было бы закинуть до звезд, чтобы раздобыть эфир, на каковом они держатся, согласно утверждению отца Бартоломеу Лоуренсо, который должен уехать на днях, а когда вернется, неведомо. Пассарола, что прежде напоминала возводящийся замок, теперь словно разваливающаяся башня, столп вавилонский, так и не вознесшийся в небо, лежат вперемешку канаты, прутья, части из парусины и из железа, не осталось и последнего утешения открыть сундук и поглядеть на изображение пассаролы, ибо священник возьмет чертеж с собой, уже положил в дорожную сумку, завтра отец Бартоломеу Лоуренсо отправится в путь, поедет морем, и грозят ему лишь природные опасности, ибо в конце концов с Францией был заключен мир,[45]имело место весьма торжественное шествие сановников юстиции, судей, коррежедоров и приставов, они ехали на богато убранных лошадях и мулах, затем следовали трубачи, за ними дворцовые привратники с серебряными булавами на плече, а замыкали шествие семь герольдов в роскошных налатниках, последний из них нес в руках бумагу, возвещавшую о заключении мира, сперва огласили ее на площади Террейро-до-Пасо под окнами дворца, возле коих находились их величества и высочества, созерцавшие море людское, огласив весть там, отправились возглашать ее с паперти собора, а оттуда на площадь Россио, где была возвещена она с порога больницы, вот и заключен мир с Францией, теперь заключить бы и с другими странами, Но все это не вернет мне утраченной руки, говорит Балтазар, Не думай об этом, у нас с тобой три руки на двоих, отвечает Блимунда.

Отец Бартоломеу Лоуренсо благословил солдата и ясновидящую, они облобызали ему руку, но в последний миг обнялись все трое, возобладала дружба над почтением, и сказал священник, Прощай, Блимунда, прощай, Балтазар, берегите друг друга и пассаролу, ибо когда-нибудь я возвращусь с тем, за чем еду, не золото будет это, и не алмазы, но воздух, что Господь вдыхает, ты будешь хранить ключ, который я дал тебе, и раз уж вы надумали перебраться в Мафру, не забывай наведываться сюда время от времени да приглядывать за машиной, можешь входить и выходить без опасений, ибо усадьбу вверил мне государь, и он знает, что мы там прячем, и с такими словами сел он верхом на мула и уехал.

Вот он уже плывет открытым морем, отец Бартоломеу Лоуренсо, а нам что теперь делать, надежда на полет в небеса отдалилась, ну так пойдем поглядим бой быков, славная это потеха, в Мафре никогда их не было, говорит Балтазар, и поскольку на все представления, что продлятся четыре дня, денег не хватит, потому что в этом году право использования площади Террейро-до-Пасо под арену для боя быков обошлось в немалую сумму, установленную, как водится на торгах, мы пойдем только на последнее представление, завершающее празднество, подмостки со скамьями поставлены вокруг всей площади до самой реки, так что от кораблей, стоящих там на приколе, виднеются лишь кончики мачт, Балтазар Семь Солнц и Блимунда заняли хорошие места, и не потому, что пришли раньше других, а потому, что железный крюк, прикрепленный к культе, расчищает путь с такой же легкостью, как кулеврина, что была привезена из Индии и установлена на башне Святого Жиана, почувствует человек прикосновение сзади, обернется и отпрянет, как перед дулом, наведенным прямо ему в лицо. Площадь вся окружена шестами, у них вымпелы на верхушках, и снизу доверху увиты они лентами, трепещущими на ветру, а у входа в загон красуется портик из дерева, крашенного под белый мрамор, а колонны расписаны под аррабидский камень, а фризы и карнизы раззолочены. На самой высокой мачте укреплены четыре огромнейшие фигуры, расписанные в несколько цветов, и на позолоту не поскупились, а жестяное полотнище знамени являет с обеих сторон преславного святого Антония на серебряном поле, древко и крепления тоже вызолочены, а сверху древко заканчивается плюмажем из разноцветных жестяных же перьев, так искусно раскрашенных, что кажутся они подлинными. На скамьях и в проходах теснится множество народу, а их королевские величества, высочества и вся знать устроились наособицу, глядят из окон дворца, покуда на площади еще трудятся поливальщики, поливают землю водою, числом их восемьдесят и одеты они в мавританские одежды, а на плащах вышиты гербы Лиссабонского сената, простонародье выказывает знаки нетерпения, скорее бы появились быки, плясуны уже покинули площадь, вот ушли и поливальщики, вся арена словно игрушечка, пахнет влажной землей, похоже, что сотворенье мира только-только завершилось, погодите малость, будет здесь и моча, и кровь, и бычий помет, и конский навоз, а если кто из людишек со страху обделается, пускай штаны ему службу сослужат, чтобы не срамился перед честными лиссабонцами и перед Жуаном V.

Вот появился первый бык, появился второй, появился третий, появились восемнадцать пеших тореро, которых Сенат за большие деньги нанял в Кастилии, выехали на площадь всадники, наставили на быков копья, а пешие стали метать в них дротики, украшенные разноцветными вырезными бумажками, а вон того всадника бык обидел, сорвал с него плащ, и всадник поворачивает коня к быку, тычет в быка шпагою в отместку за запятнанную честь. И появляются четвертый бык, пятый, шестой, уже десять их, или пятнадцать, или двадцать, вся площадь залита кровью, дамы смеются, взвизгивают, бьют в ладоши, дворцовые окна словно цветник, а быки гибнут один за другим, и туши их увозят на низких фурах, влекомых шестеркою коней, а ведь упряжка шестернею дозволена лишь лицам королевского рода или самым родовитым, и обстоятельство сие если и не доказывает королевского происхождения либо родовитости быков, то свидетельствует о том, что весят они немало, пусть порасскажут об этом лошади, красивые, впрочем, и нарядно разубранные, сбруя алого рытого бархата, попоны с бахромою из поддельного серебра, такие же наголовники и назатыльники, а бык весь утыкан бандерильями, истерзан ударами копий, внутренности волочатся по земле, мужчины в горячке тискают разгоряченных женщин, и те откровенно жмутся к ним, Блимунда не исключение, с чего ей быть исключением, прильнула к Балтазару, кровь ударяет ей в голову, когда видит она, как бьет кровь ключом из ран на бычьих боках, хлещет, живая, предвестьем смерти, но видение, которое застывает в глазах, от которого стынет взгляд, это безжизненная бычья морда с разинутой пастью, со свисающим толстым языком, быку уже не щипать жестковатые травы полей, разве что на потусторонних призрачных пастбищах, как знать, что ждет этих быков, бычий рай или бычий ад.