Новые рубежи человеческой природы - Абрахам Харольд Маслоу

Можно подойти таким же образом и к креативности. Можно считать, что креативное поведение осуществляется в определенном помещении, например, в классе, и в определенное время, например, по четвергам. Что именно креативность и ничто иное происходит в этом месте в это время и никогда не бывает в другом месте и в другое время. И что только определенные занятия связаны с креативностью, например, живопись, музыкальная композиция, литература, но не работа повара, или таксиста, или водопроводчика. Но я вновь поднимаю вопрос о креативности как аспекте практически любого поведения, перцептивного или эмоционального, волевого, когнитивного или экспрессивного. Думаю, что при таком подходе появляется возможность задать много интересных вопросов, которые не пришли бы в голову при дихотомическом подходе.

Это несколько напоминает различие способов, которыми можно научиться хорошо танцевать. Большинство людей в нашем ситуативном обществе направятся в танцевальную школу, где вам покажут, как сделать шаг левой ногой, а затем три шага правой, и мало-помалу вы овладеете множеством внешних, произвольных движений. Но, я думаю, мы все согласимся (и я могу даже сказать, что мы это знаем), что среди тысяч эффектов успешной психотерапии вполне может быть способность хорошо танцевать — благодаря более свободному отношению к танцам, большей элегантности, меньшей скованности, заторможенности, застенчивости и т. д. Точно так же я полагаю (и мой опыт это подтверждает), что психотерапия, если она хороша (а мы все знаем, что есть много плохой психотерапии) и успешна, может рассматриваться как развитие креативности, даже если психотерапевт специально не стремится к этому и не произносит этого слова.

Можно упомянуть диссертацию на близкую тему, выполненную одной из наших аспиранток (Tanzer, 1967), которая выявила весьма неожиданные вещи. Она начала исследование пиковых переживаний при естественных родах, экстаза материнства и тому подобного. Но тема неожиданно изменилась, потому что автор обнаружила, что, когда роды являются хорошим или даже грандиозным переживанием, происходит масса всевозможных других чудесных изменений. Их можно сравнить отчасти с переживанием религиозного обращения, или с эффектом величайшего просветления, или с переживанием большого успеха, которые радикально меняют образ себя и, соответственно, все поведение женщины.

Я отметил бы также плодотворность этого общего подхода применительно к обсуждению проблем "психологического климата". Так, изучение организационной деятельности компании Nonlinear Systems ("Нелинейные системы") показало, что хорошие результаты там были обусловлены именно климатом, творческой атмосферой (см. Maslow, 1965). При этом я не мог выделить какую-либо одну главную причину, противопоставив ее другим. Присутствовала общая свобода, разлитая в атмосфере, целостная, глобальная, а не что-то частное, отдельное, что делается по вторникам. Наилучший климат для стимулирования креативности достигался бы в Утопии, или Эвпсихии2, как я предпочитаю называть ее, — обществе, специально спроектированном для содействия самоосуществлению и психическому здоровью всех людей. Это мое общее утверждение, соответствующее фактору G. На этом фоне мы можем затем работать над частной "фигурой" над частными ситуативными задачами, над специфическими (S) факторами, которые делают одного хорошим плотником, а другого — хорошим математиком. Но без общего благоприятного социального фона, в плохом обществе (в общесистемном смысле этого слова) креативность менее вероятна, менее возможна.

Думаю, здесь также поможет параллель с психотерапией. Мы многому можем научиться у людей, чьи исследования и размышления относятся к этой сфере, В частности, мы должны обратиться к занимающей их проблеме идентичности, реального Я, роли психотерапии и воспитания, проблемы помощи людям в их продвижении к идентичности. С другой стороны, мы имеем модель некоего реального Я (по крайней мере некоторых его характеристик — конституциональных, темпераментальных, "инстинктоидных"), обусловленных в определенной степени биологически. Мы образуем биологический вид, отличающийся от других видов. Если это так, если вы принимаете это вместо модели tabula rasa, рассматривающей личность как глину, которой может быть произвольно придана любая заданная форма, — то вы должны также принять модель психотерапии как раскрытия, высвобождения, а не лепки и формирования. Базовые модели образования и воспитания, порождаемые этими двумя различными концепциями природы человека, будут различаться.

Но не является ли креативность частью общечеловеческого наследия? Очень часто она оказывается потерянной, скрытой, искаженной или подавленной, и возникает задача раскрытия того, с чем, в принципе, рождаются все дети. Я полагаю, мы затрагиваем здесь очень глубокую и очень общую философскую проблему.

В заключение хотелось бы коснуться одного вопроса, относящегося к категории S, а не G. Я хотел бы спросить: когда мы не желаем креативности? Иногда она может быть страшной помехой, опасной вещью. Я убедился в этом, когда "творческая" лаборантка привела однажды в негодность данные, которые я собирал более года. Она поступила "по творчески" и переделала весь массив данных, даже не сообщив мне об этом. Данные были приведены в негодность, результаты годичной работы — испорчены, утрачены. Как правило, мы хотим, чтобы поезда приходили вовремя, и обычно предпочитаем, чтобы зубные врачи не действовали творчески. Один мой друг пару лет назад перенесший операцию, вспоминает, что испытывал тревогу и страх, пока не встретился со своим хирургом. К счастью, тот оказался исключительно точным и аккуратным человеком с тонкими усиками, где каждый волосок был на своем месте, — человеком правильным, сдержанным и трезвым. У моего друга вырвался вздох облегчения: это был не "творческий" человек. Это был человек, склонный делать нормальные, рутинные, скучные операции, без каких-либо фокусов, новаций или экспериментов, без какой-нибудь новой техники швов или чего-либо в этом роде. Не только в обществе с его разделением труда от нас требуется, чтобы мы были способны исполнять приказы, осуществлять программы, чтобы мы были предсказуемы. Кроме этого, для каждого из нас важно (не только как для лиц, занимающихся творческой деятельностью, но и как для исследователей креативности) расстаться с тенденцией обожествления одной стороны творческого процесса — энтузиазма, инсайта, озарения, момента среди ночи, когда к вам приходит вдохновение, — и недооценки, скажем, двух лет тяжелого, в поте лица, труда, необходимого, чтобы извлечь что-то полезное из яркой идеи.

В действительности на яркие идеи уходит малая доля нашего времени. Его основная часть тратится на тяжелую работу. Складывается впечатление, что наши студенты не знают этого.

Может быть, здесь в чем-то и моя вина, потому что мои студенты часто идентифицируют себя со мной, а я писал о пиковых переживаниях, вдохновении и т. п. И вот студентам кажется, что это единственный способ жизни. Жизнь без ежедневных или ежечасных пиковых переживаний для них не жизнь, и они не могут заниматься скучной работой.

Бывает, студент говорит мне: "Нет, я не хочу этого делать, потому что это не доставляет мне удовольствия". Тогда у меня кровь приливает к лицу, и я гневно приказываю ему сделать то, что требуется, под угрозой отказа от дальнейшей работы с ним. Он тогда считает, что я изменяю своим собственным принципам. Я думаю, что мы, ученые, занимающиеся проблемами творчества, чтобы формировать более взвешенное представление о креативности, должны нести ответственность за впечатление, производимое нами на других людей. А это впечатление, похоже, таково, будто креативность якобы сводится к озарениям. Тот факт, что по-настоящему творческие люди — хорошие труженики, часто упускают из виду.