Неприкаянный дом - Елена Чижова

Вострикову я помню смутно – так, серая мышка. Теперь еще толстая. Толстая серая мышь.

«Ты что! Такая прикинутая ! Спрашивала, как ты. Хорошо, говорю. В мебельном бизнесе. Оказывается, теперь покупают». – «Бизнес?» Мне не успеть за ее поворотами. «Да при чем здесь!.. Бывшие коммуналки». – «В бывших коммуналках воняет, – я говорю. – Гнилыми трубами». – «Подумаешь! – Яну не собьешь с толку. – Трубы так трубы: недолго и поменять. Подкопим, сделаем евроремонт . Как в Европе. Въезжают, потрошат до перекрытий. А потом все по-новому: и пол, и перегородки… Ты только представь: коридор! Потолки… Три с половиной как минимум. А окна…»

У меня слипаются глаза. Подкопим, сделаем евроремонт… И все будет хорошо…

«Ладно, – она жалеет меня, – спи… Пойду посижу на кухне. Покурю…»

Коридор, оклеенный желтоватыми обоями… Рано или поздно мы обязательно съедемся: сменяем две двухкомнатные на одну коммуналку. Огромную, с потолками и окнами… Во сне я знаю: это не квартира. А мое выпускное сочинение. «Символика желтого цвета в романах Ф.М. Достоевского». Повезло, отличная тема. В моей памяти множество цитат: желтая каморка Раскольникова, лицо Мармеладова, Сонин желтый билет , мебель в кабинете Порфирия Петровича, перстень с желтым камнем…

Сейчас я возьму ручку и начну с самого начала… «Господи!» – обмираю от ужаса: цитаты, которые я учила, никак не подходят. Здесь живут другие персонажи. Те давным-давно умерли. Остались их внуки или правнуки. Теперь они тоже – старики…

Старуха – на ногах стоптанные бурки – крадется в кухню. Оглядывается, льет из горшка. Желтая струйка утекает в раковину. Уборная далеко, через три двери. Каждый раз не находишься … Сует под фартук. Крадучись, идет к себе…

Голая кухонная лампочка, желтый цвет вполнакала. В дверях – размытый силуэт. Женщина в синем фланелевом халате входит, направляется к раковине. Пускает горячую струю. В нос шибает старушечьей мочой. «Сука! Опять за свое…» Шагает, напирая на пятки, колотит в филенчатую дверь: «Сволочь! Башку пробью!»

В дверную щель лезет запах хлорки. Старуха принюхивается. Ей очень страшно. Та – молодая. Возьмет и изведет. Только и ждут ее смерти – зарятся на комнату. Старуха всхлипывает: «Отравители». Грозит желтушным кулачком…

Женщина в халате и рваных тапках выходит из своей комнаты. Дергает запертую дверь: «Оглох? Засел, алкаш поганый!»

Старик в застиранной майке шарит за унитазом: там припрятан мерзавчик. Выпивает единым духом. Желтый кадык работает как помпа. Оглядывается, сует за горшок. Стерва! Найдет, устроит выволочку… Моет, моет! Провоняла своими мылами … Плюет в пол.

Женщина уходит к себе. Садится в продавленное кресло. На днях явилась агентша. Каждому по отдельной плюс доплата. Старуха, гадина, уперлась: тут родилась – тут и помру…

Она думает: никогда не кончится. А эти? Богатые сволочи! Есть же деньги… Вот и кокнули бы старую суку. Теперь это просто: придушить – и всем хорошо.

Face down

Финской таможне понадобился договор на русском. Фридрих пожимает плечами: «Отправьте».

Я выхожу в приемную.

«А какой номер финского факса?» Елена поливает цветы. «Внизу, на договоре», – наклоняет леечку, льет осторожно.

Заправила. Face down. «Стой! – Катерина вскрикивает. – С дуба рухнула? Это же – наш !»

«Что случилось?» – Фридрих выглядывает из кабинета.

«Извините, – Елена улыбается. – Это я виновата. Чуть не разбила цветок». Катерина клонится над клавишами. Отводит тлеющие глаза. «В другой раз, – он оглядывает строго, – постарайтесь как-то потише. Я уж думал…»

«У тебя – другой, – Елена шепчет. – Тот, что у тебя, – наш . Для таможни. Настоящий договор – в сейфе».

У меня дрожат руки. Еще секунда, и я бы все испортила. На таможне я предъявляю подлинник. Во всяком случае, то, что считаю подлинником. На нем стоят подписи и печати…

Елена колеблется: «Знаешь, спроси у него».

«Извините, – Фридрих кивает. – Забыл, что вы не в курсе. – Его рот подергивается обезьяньей гримаской. – На войне как на войне. – Он трет переносицу, откидывается в кресле. – Надо привыкнуть. Сначала будет трудно. Вы – честный человек…» Я говорю: «В смысле, глупый?» – «В смысле, интеллигентный. В вас это есть. – У него меняется голос. – Я часто о вас думаю. Проснусь и думаю…» – жмет на кнопку.

Катерина входит, замирает в дверях. Смотрит, как кролик на удава.

«Екатерина Ивановна, введите Татьяну Андреевну в курс дела. Во всех подробностях. Да, во всех подробностях», – он повторяет твердо.

Катерина идет к сейфу, достает документы.

Мне трудно сосредоточиться. Сказал: проснусь и… Договор купли-продажи. Финика никто не обманывал: свое он получил сполна.

«Вот», – Катерина предъявляет платежку. В правом углу сумма. Остальное – не по-русски.

Она объясняет: в договоре, лежащем в сейфе, взаимные расчеты по спирту плюс покупка оборудования. Этот, наш , составлен специально для таможни: не покупка, а аренда. «А потом?» – «Суп с котом», – Катерина ухмыляется. «А почему не написать как есть: спирт и покупка оборудования?» – «Да потому. При покупке жуткие пошлины: государству все фиолетово, лишь бы обложить. А так – через год сделаем новый. Оформим по остаточной стоимости. Типа все износилось». – «Так это, – я листаю наш договор, – не перевод? Но тут… – сверяю с финским подлинником. Если не знать финского, совпадает все. До самой последней цифры. – Это же… Такая работа!»

Елена говорит: «Еще бы! Сидели с переводчиком как про́клятые. Подгоняли по каждой строке».

«А если возьмут и сопоставят по-настоящему? Мало ли, устроят совместную проверку?» – «Да ничего они не устроят. Наши с финиками не дружат». Елена говорит: «Устроят – будем думать дальше. По мере поступления проблем».

На подделке – обе печати. Наша и финская.

Катерина – луч света в темном царстве – пожимает плечами: «Так финик-то приезжал».

Напоили? Сперли печать?

«Там, – Елена сжалилась, – дополнительное соглашение. Если печать свежая – легко». – «Берется яйцо. Теплое, вкрутую, – Катерина подхватывает. – Очищаешь и…» Фридрих велел рассказать во всех подробностях. Подробности похожи на кулинарный рецепт. «Ничего себе…» – «А ты думала! – она смеется. – Уж это мы насобачились . Раньше, в общежитии. Сто раз подделывали справки…»

* * *

От Яны у меня нет секретов.

«Подумаешь, насобачились! – она смеется. – Ну, не были, не жили, не собачились. И на хрена нам их общежитие? Здесь и научишься, в лучшем виде. Наука, – она дует, перекидывая с ладони в ладонь, – святое. Не грех и заплатить. На Западе образование вообще платное». На науку Яна жертвует три яйца. Печати детские, из игрушечного набора: кролик, ежик, лисичка. Сто лет назад я купила дочери.

Мало-помалу у меня получается. Катаю, высунув язык. «Ты гляди! – Яна любуется на кролика. – Ну, что я говорила? Как живой!.. Кстати, этот, твой, снова звонил. Теперь он у них за главного. Макароны, стиральное мыло. Для своих – очень недорого». – «Продает? Это же – гуманитарная помощь».