Ночь и день - Вирджиния Вульф

— Итак, Денем, защищайте мужскую честь! — сказал мистер Клактон в обычной своей шутливой манере, хотя на самом деле, как и многие представители сильного пола, сознающие свою посредственность, он очень обижался, если дама указывала ему на его ошибку, и приводил в ответ лишь один аргумент, которым очень гордился: мол, я всего лишь мужчина.

Однако ему не терпелось поговорить с мисс Хилбери о литературе, и он не поддержал спора.

— Не кажется ли вам странным, мисс Хилбери, — сказал он, — что у французов, с целой россыпью известных имен, нет поэта, которого можно было бы поставить рядом с вашим дедом? Допустим, есть Андре Шенье, Гюго, Альфред де Мюссе — все это замечательные литераторы, но в то же время у Алардайса такая яркость образов, такая свежесть…

Тут зазвонил телефон, и он удалился, прежде попросив извинения с улыбкой и поклоном, словно желая сказать: как ни восхитительна поэзия, это все же не работа.

Миссис Сил в это самое время поднялась со своего места, но так и осталась у стола, завершая тираду, направленную против партийного правительства:

— …Потому что, если бы я рассказала вам все, что мне известно о закулисных интригах и что творят эти толстосумы, вы бы мне не поверили, мистер Денем, честное слово, не поверили. Вот почему мне кажется, что единственная работа для дочери моего отца — ибо он был одним из первопроходцев, мистер Денем, и на его могильном камне я попросила начертать строки из псалма о сеятеле и зернах[33]… Ах, если бы он был сейчас с нами и увидел то, что нам предстоит увидеть! — И, полагая, что грядущая слава отчасти зависит от производительности ее пишущей машинки, она тряхнула головой и поспешила уединиться в своей каморке, из которой тотчас послышался беспорядочный, но вдохновенный перестук клавиш.

Предлагая новую тему для обсуждения, Мэри сразу дала понять, что, несмотря на комичность своих коллег, смеяться над собой она не позволит.

— Мне кажется, стандарты морали и нравственности в последнее время пали так низко, как никогда, — заметила она, наливая вторую чашку чая. — Особенно среди женщин, не получивших должного образования. Они не придают значения мелочам, а с них-то и начинаются серьезные беды, вот вчера, например, мне чудом удалось сохранить самообладание, — продолжала она, с легкой улыбкой глядя на Ральфа, как будто он был в курсе того, что с ней случилось вчера. — Меня ужасно огорчает, когда мне говорят неправду. А вас? — Последние слова были уже обращены к Кэтрин.

— Если задуматься, все мы говорим неправду, — заметила Кэтрин, оглядываясь по сторонам и пытаясь вспомнить, где она оставила принесенные с собой зонтик и сверток, потому что в манере, с какой Мэри и Ральф обращались друг к другу, было что-то такое, отчего ей хотелось убраться от них подальше.

А Мэри, по крайней мере вначале, напротив, хотелось задержать Кэтрин подольше и таким образом доказать самой себе, что она вовсе не влюблена в Ральфа.

Ральф, сделав глоток чая и ставя чашку на стол, принял решение: если мисс Хилбери начнет собираться, он уйдет вместе с ней.

— Я, например, что-то не замечала за собой никакого вранья и, думаю, что и Ральф тоже, правда, Ральф? — не унималась Мэри.

Кэтрин засмеялась — нарочито весело, как показалось Мэри. Ведь над чем смеяться-то? Ясное дело, над ними. Кэтрин встала, обвела взглядом полки, бумажные прессы, шкафы и всю машинерию конторы, словно без них ее злорадство было бы неполным. Мэри заметила это и теперь смотрела на нее с неприязнью, как на птичку с обманчиво красивым оперением, которая уселась на самой макушке дерева и без зазрения совести клюет самые спелые вишни. Да, невозможно даже представить себе двух женщин, столь непохожих друг на друга, подумал Ральф. А уже через минуту он тоже встал и, кивнув Мэри, пока Кэтрин прощалась, придержал перед ней дверь и вышел следом.

Мэри осталась сидеть за столом и даже не сделала попытки удержать их. Секунду-другую после их ухода она с ненавистью смотрела на закрытую дверь, однако в ее взгляде к суровости примешивалось и некоторое замешательство, но вскоре она отставила чашку и отправилась мыть чайную посуду.

Этот порыв Ральфа был все же результатом очень недолгих размышлений, так что собственно порывом его вряд ли можно назвать. Просто ему вдруг пришла в голову мысль, что если сейчас он упустит возможность поговорить с Кэтрин, то потом, когда он останется один в своей комнате, ему вновь явится разгневанный образ и начнет обвинять его в постыдной нерешительности. Так не лучше ли рискнуть сейчас и даже потерпеть фиаско, чем весь вечер потом придумывать извинения и сочинять невероятные сцены с участием своего бескомпромиссного «я». Ибо с тех пор как он побывал у Хилбери, «дух» Кэтрин не отпускал его — он являлся в минуты одиночества и отвечал на все его вопросы, был рядом с ним и увенчивал его лаврами во всех воображаемых победах, которые он одерживал чуть не каждый вечер, пока шел по тускло освещенным улицам из конторы домой. Идти рядом с Кэтрин во плоти — означало дать призраку новую пищу (а как вам скажут все, кому знакомы подобные мечты, время от времени это бывает просто необходимо) или отшлифовать ее светлый образ до такой степени, что он потеряет всякое жизнеподобие, но и это для мечтателя не худший выход. Все это время физический образ Кэтрин вовсе не присутствовал в его мечтах, поэтому при личной встрече он очень удивился, обнаружив, что реальная Кэтрин не имеет ничего общего с его мечтами о ней.

Когда они вышли на улицу и Кэтрин заметила, что Денем не отстает от нее, она поначалу сочла это излишней назойливостью. Она тоже была не лишена воображения, но именно сегодня эта туманная область ее сознания требовала полного уединения. Если бы ей позволено было идти намеченным маршрутом, она вскоре миновала бы Тотнем-Корт-роуд, а там села в кеб и вскоре была бы уже дома. Увиденное в конторе было похоже на странный сон. Миссис Сил, Мэри Датчет и мистер Клактон казались ей обитателями заколдованного замка, опутанного паутиной, а канцелярские принадлежности — страшными орудиями некроманта, — до того нереальными и оторванными от обычной жизни были эти персонажи в доме, полном бесчисленных машинисток, бормочущих заклинания, замешивающих зелье и раскидывающих свои липкие сети над бурным потоком жизни, что проносится по улицам внизу.

И оттого, что в ее фантазиях было много преувеличений, она не хотела делиться ими с Ральфом. Она полагала, что для него мисс Датчет, сочиняющая листовки для кабинета министров в окружении пишущих машинок, является олицетворением всего самого интересного и подлинного, а потому резко отсекла их обоих от этой людной улицы с бусами фонарей, светящимися окнами, толпами мужчин и женщин — и, увлекшись такими мыслями, чуть не забыла о своем спутнике.

Она шла очень быстро, лица прохожих мелькали перед глазами, так что у нее и у Ральфа слегка закружилась голова, и этот вихрь словно еще дальше отбрасывал их друг от друга. Но она не забывала о приличиях и почти машинально продолжала беседовать со своим провожатым.