Сальвадор Дали. Божественный и многоликий - Александр Петряков

Другим автором манифеста был известный критик и теоретик искусства Себастьян Гаш, с которым Дали связывали уже давние отношения. Он был знаком с Хоаном Миро, тоже каталонцем, который по приезде в Барселону вместе со своим художественным агентом Пьером Льобом посетил Дали в Фигерасе. Льоб, однако, не увидел в Дали художника с индивидуальным творческим лицом и к сотрудничеству не пригласил. Это мало огорчило нашего героя, в то время его занимало совершенно другое. Он переплавлял внутри себя все те новые веяния, что блуждали в поствоенной Европе, пытаясь ответить самому себе на вопрос: кто же он? Кубист? Сюрреалист? Реалист? По какому пути пойти? Какое выбрать направление? Он, конечно же, в первую очередь, бунтовал против засилья «тухлятины», провозглашая при этом революционные лозунги, и полагал тогда, что его миссионерская в этом роль поможет изменить в Каталонии хоть что-то, всколыхнет мутное болото застоя.

Он все чаще стал выступать с лекциями, причем ораторский дар проявился в нем с недюжинной силой. С таким напором и остервенением отстаивал лектор Дали своим низким и бархатным голосом новые идеи, что сбить его и переубедить было невозможно, — он яростно защищал свои слова до последнего, можно сказать, вздоха. Поэтому противники вынуждены были нападать на него в прессе, не рискуя противоборствовать в открытой дискуссии.

Выступил он и в родном Фигерасе в присутствии своей семьи в последний день выставки местных художников, на которую дал девять своих работ. Среди них бесспорно интересными были «Мед слаще крови» и «Механизм и рука», — еще одно подтверждение, что онанизм становится ведущей темой художника.

Последнюю работу можно описать так. На фоне пейзажа Кадакеса стоит на тоненьких заостренных палочках, раскрашенных красным и белым, так называемый «механизм» — на усеченном конусе перевернутая и тоже усеченная пирамида, упертая острием в перевернутый же конус, а на вершине стоит пламенеющая кисть руки, с пальцев которой словно истекает энергия — волнистые штрихи и линии окружают ее, создавая впечатление силового поля, такое ощущение, что вот-вот произойдет короткое замыкание. И это напряжение очень активно передается зрителю, а прямое ассоциативное истолкование дано в женском торсе и стоящей женской фигуре, похожей на знакомый уже персонаж из другой работы художника — «Венера и моряк».

Дали явился на закрытие выставки одетым, как всегда, в шерстяной пуловер, и его темное загорелое лицо, обрамленное черными, с синевой, гладко зачесанными назад волосами, было полно ораторского вдохновения. Он прихватил с собой слайды и с их помощью поведал собравшимся, как выглядит путь, по которому идет авангардное искусство, ориентируясь на новое слово в науке и технике, причем теория Фрейда о бессознательном поможет художникам надеть на костяк традиции прекрасно новые, неведомые прежде одежды.

Лекция обошлась без обычной скандальной перепалки, может быть, и оттого, что в зале присутствовал мэр Фигераса Рамон Бассольс. Он вышел очень бледным на сцену, чтобы сказать в заключение несколько приветственных слов. После короткой речи он упал замертво. Этот жуткий эпизод запал в память Дали и дал повод впоследствии говорить, что его слово способно убить.

Лекции, выставки, сочинительство, а как мы помним, в то время Дали написано и много стихов, неустанный упорный труд в мастерской были в тот период кипящим, бурлящим, парящим и клокочущим котлом, где варился мятущийся разум молодого художника. И он стал замечать, что с его головой не все ладно. Дали позже писал, что переборщил в погоне за иррациональным. Считая проявление в себе психической ненормальности благом, он признавался, что «тащил к костру моего безумия очередную порцию хвороста — чтоб разгорался!» Но вскоре осознал, что это слишком уж далеко заходит, и стал бороться, но «костер» уже разгорелся, и если бы не встреча с Галой, которая, подобно Градиве, героине романа Вильгельма Йенсена, сумела вытащить его из этого состояния, возможно, мир потерял бы величайшего гения живописи ушедшего XX века.

Но об этом ниже. Его тогда, в 1928 году, угнетало многое. И то, что его выступления, выставки, статьи, манифесты ни на йоту не изменяют художественную обстановку в Каталонии. Мерзкое застоявшееся болото словно всасывало в себя с довольной усмешкой все те стрелы, какие метали туда он и его немногочисленные единомышленники, вызывая насмешки или, в лучшем случае, недоумение.

Дали тяготился всем этим, он рвался в Париж, где художественная среда, кипящая новизной, поможет расцвести его таланту и он сможет-таки завоевать мир.

Он с упоением читал номера «Сюрреалистической революции». Покупал книги Андре Бретона, который привлекал его все больше и больше. Сюрреализм стал для Дали лакомым соблазном, он отвечал его внутренним желаниям, возбуждал те потаенные, но рвущиеся на свободу инстинкты, которые он с трудом сдерживал, направляя их на работу, то есть сублимируя, либо также исступленно, с испанским темпераментом предавался рукоблудию, закусывая угол подушки, чтобы не закричать в момент оргазма.

В мартовском номере журнала «Сюрреалистическая революция» за 1928 год был помещен материал под названием «Исследование пола», рассказывающий о двухдневной дискуссии сюрреалистов на эту тему. Обсуждались, в частности, вопросы анального секса, одновременного оргазма, гомосексуализма, проституции, а также и онанизма.

Для нашего героя это была животрепещущая тема, уже прочно поселившаяся в пространстве его последних живописных работ, иллюстрирующих тайные вожделения и эротические фантазии, закодированные иной раз в символы, а иной раз поданные, что называется, открытым текстом. Насколько сильно волновала Дали эта полузапретная в католической Испании тема, насколько она занимала все его существо, говорят его работы 1929 года: «Первые дни весны», «Великий мастурбатор» и «Мрачная игра», как ее назвал Поль Элюар, посетивший художника в Кадакесе вместе со своей женой Галой и там ее потерявший.

Но мы забегаем вперед. Так вот, эти работы, так тщательно и иной раз занудно исследованные западными искусствоведами, являются, на наш взгляд, не только шедеврами живописи и вместе с тем художественными документами сексуальных пристрастий автора, но и великолепными пособиями для сексопатологов.

Взгляни, читатель, на репродукцию, скажем, «Первых дней весны». Чего здесь только нет! И «сладкая парочка» на переднем плане, где изо рта женщины, напоминающего скорее женское междуножие, вылетают мухи, а мужчина сложил руки так, что они напоминают ту же щель, и гомосексуальная пара на дальнем плане, и даже отец-основатель психоанализа Зигмунд Фрейд, которому девочка протягивает какой-то мешочек, а он как будто от него отказывается. Но самое любопытное здесь — это ящики с цветным изображением, удивительно напоминающие современные телевизоры. Появятся они и в другой работе — «Высвеченные удовольствия». И это в 1929 году, когда никто, кроме специалистов, и слыхом не слыхал о телевидении. Что это? Дар провидения или знакомство автора с новинками гипотетической тогда техники? Может и так — на одной из фотографий того времени мы видим Дали с научно-техническим журналом, откуда он вполне мог почерпнуть информацию о возможности передачи изображения таким способом. Во всяком случае, проницательность художника вызывает удивление.