Жизнь удалась - Ванесса Фитч

Почему же тогда, ложась в свою холодную одинокую постель, она чувствовала такое беспокойство? Почему ей продолжало казаться, что попытки приобрести доверие и уважение Алана обречены на неудачу?

Однако последняя мысль, промелькнувшая у нее, прежде чем она погрузилась в сон, не была такой пессимистичной. И все же она заставила ее глубоко вздохнуть. Гарри убьет ее, когда она скажет, что снова передумала!

Так получилось, что Эбони несколько следующих дней не имела возможности поговорить с Гарри лично. Во вторник, среду и четверг днем она была занята работой, а выходы с Аланом отнимали все вечера почти до полуночи. Гарри через ее автоответчик передал ей, чтобы она сама связалась с ним, а если не сможет, то он ожидает ее в своей комнате около семи вечера в пятницу.

Когда Эбони попыталась дозвониться к нему в отель, его не было на месте, и она попросила передать ему, что будет точно в семь вечера в назначенный им день. Она и так чувствовала себя достаточно виноватой перед ним за его пустые хлопоты и решила, что по крайней мере должна сама рассказать Гарри все и на прощанье поужинать с ним.

Конечно, не могло быть и речи, чтобы рассказать об этом Алану, она не такая дура. Но оставалось проблемой придумать какую-либо причину, чтобы не встречаться с ним в пятницу вечером. Это уже начало причинять ей некоторое беспокойство, но Алан в конце вечера накануне тревожного дня сам разрешил проблему.

В четверг они поужинали и сходили в театр, на одну из этих современных психологических пьес, которые ей никогда не нравились и которых она не понимала. По дороге домой она все время старалась уклониться от ее обсуждения, когда Алан вдруг повернулся к ней и сказал:

— Кстати, завтра вечером я не могу тебя взять с собой. У меня назначен деловой ужин, от которого я просто не могу отказаться. Извини.

Она надеялась, что ей удалось скрыть свое облегчение.

— Все в порядке, я понимаю.

— Ты не возражаешь?

— Конечно, нет. Я запустила свои волосы, а процедура займет по крайней мере не один час, — сказала она, совсем не чувствуя себя виноватой.

Каждый иногда немного лжет, чтобы не причинять боль тем, кого он любит и о ком беспокоится.

Собственно говоря, Эбони чувствовала облегчение не только и даже не столько из-за того, что может теперь спокойно встретиться и поговорить с Гарри. Эти платонические вечера, проведенные с Аланом, постепенно становились не такими чудесными и романтическими встречами, которыми, как ей казалось, они должны быть, а скорее пыткой. Физическое влечение между ними было настолько велико, что постоянные отказы от его естественного разрешения мешали другим формам общения. Их беседы стали натянутыми и надуманными, а прощальные поцелуи превратились в чмоканье на ходу. В таких случаях ей всегда хотелось обнять Алана, поцеловать как следует и втащить в квартиру.

Подавив вздох, она углубилась в себя. Очнулась только, открывая свою дверь. Алан стоял рядом с ней.

— Ты всю дорогу молчала, — сказал он. — Сердишься, потому что я не могу провести завтрашний вечер с тобой?

Испуганно вздрогнув, она посмотрела на него.

— Нет, конечно нет. Из-за чего мне сердиться?

Он пожал плечами, но в его глазах была тревога. Это тронуло ее. Успокаивающе погладив его по щеке, она мягко сказала:

— Не будь глупым, Алан. Я знаю, что ты человек занятой.

Он взял ее за руку, и Эбони сразу вся напряглась.

— Я люблю тебя, — скачал он. Ты ведь знаешь это?

— Да, — прошептала она. Боже мой, да уходи же. Я больше не могу терпеть.

Но он уже нагибался к ней, и на этот раз прощальный поцелуй ни в коей мере не напоминал чмоканье. Когда его губы раскрылись и кончик языка пригласил ее сделать то же самое, Эбони тихо застонала. Никакого приглашения и не требовалось. Она уже опередила его и встретила его язык своим. Рука со щеки скользнула за шею, другая легла ему на грудь. Она чувствовала, как под ладонью его сердце начинает бешено биться. Поцелуй становился все более яростным, Алан все плотнее прижимал ее к себе.

Когда он оторвался от поцелуя, его всего трясло.

— Нет, — к ее изумлению, сказал он. — Нет…

— Но почему? — запротестовала Эбони, наполовину потрясенная, наполовину расстроенная. Бог мой, ведь она любит его, а он ее. Почему они продолжают так мучить друг друга? — Это безумие, Алан, — пробормотала она.

Он прерывисто вздохнул.

— Я должен это сделать.

— Но зачем? Мы не созданы для платонической любви, Алан. Это противоестественно.

— Для брака необходимо нечто большее, чем простое физическое влечение, — твердо сказал он. — Если мы не можем вытерпеть всего одну неделю, кто же тогда мы такие?

Тут дал себя знать ее французский темперамент.

— Я скажу тебе, кто мы такие. Мы мужчина и женщина, которые очень любят друг друга. И надеюсь, тебе не надо напоминать, что мы еще не женаты! Я спрашиваю тебя, какие еще проверки понадобятся тебе для этого? О, иди домой, Алан! — выкрикнула она. — А я, наверное, пойду и выпью целую бутылку вина и, может быть, тогда смогу забыть, что мужчина, которого я люблю, больше не желает заниматься любовью со мной! — С этими словами она захлопнула дверь и заперла ее на замок.

На пару секунд Алан остолбенел. Затем в ответ на ее слова в нем вспыхнул гнев. Он уже поднял стиснутые кулаки, чтобы заколотить ими в дверь, но вовремя остановился. Черт побери, но ведь она права. Он знал, что это так. То, что казалось ему в свое время такой хорошей мыслью, просто-напросто не сработало. Значит, их влечение друг к другу имеет чисто физическую природу. Ну и что из этого? Повышенная чувственность Эбони была одной из черт ее характера, и это ему нравилось. Она разжигала в нем страсти, которых он не ожидал от себя, заставляя чувствовать себя мужчиной в полном смысле этого слова.

Одно дело знать, что ты умеешь доставить удовольствие женщине — и иногда он гордился тем, что хорошо умеет делать это, — но совсем другое, когда женщина, которую ты любишь, показывает, что в твоих объятиях она получает несказанное удовольствие, когда после вспышки безудержной, неистовой страсти у нее вырываются восторженные возгласы…

Алана вдруг охватило нестерпимое желание вновь почувствовать эти чувственные губы на своем теле. Боже мой! Сама мысль об ощущениях, которые она будила в нем, заставляла кровь быстрее струиться по венам и еще сильнее вздымала плоть. Желание заколотить кулаками по этой двери было сильным. Но его превозмогало еще более сильное чувство. Возможно, гордость. Во всяком случае не стремление испытать себя. Хватит цепляться за надежду, что эта неделя самоограничений может что-либо доказать. Как правильно сказала Эбони, она была просто мучительной, не было ни одного момента, когда бы ему не хотелось удалиться с ней в уединенное место и предаться страстной любви. Если быть честным с самим собой, за это время их чувственное влечение друг к другу стало только сильнее.