Дом с фиалками - Надежда Нелидова

Через неделю Девятовы пошли на новое дело. Топором перерубили сигнализацию в магазине райпо. Украли: хлеб, шоколад, жевательные резинки, сигареты, печенье, карамель, макароны, консервы, ириски, какао… Хватали подряд что попадётся под руку: от стамесок до шторной тесьмы, от горчицы – до мыла и шампуни.

Понравилось. Спустя месяц в соседнем районе вскрыли другой магазин райпо. Унесли: сапоги, цветную бумагу, школьные альбомы, тетрадки, сахарный песок, шоколадные батончики, шариковые ручки – описание украденного не умещается на двух листах протокола.

Неуловимую банду быстро разоблачили. Светлана охотно дала показания на мужа. Разлука, свидания… Что же в действительности произошло между ними в последний вечер, когда туннель закончился бетонным тупиком? Пообещала ли Светлана в сердцах, что всю вину свалит на него: мол, сам кашу заварил, сам и расхлёбывай – и жестоко за это поплатилась? Или согласилась жертвенно лечь и умереть от рук любимого, как того требует жанр тюремного шансона (от милой руки и смерть сладка)? Сейчас уже не узнать.

Жаль погибшую молодую красивую женщину. А ещё более жаль деревню: тихую, милую, воспетую в стихах и песнях. Это уже не та деревенька, «под лёгким платочком июльского облака, в веснушках черёмух»… Исчезли стада тучных коров на рассвете, не услышишь рожка пастуха, одинокой гармони за околицей. Всё чаще деревни – это разорённые фермы, заколоченные избы, кучки неистребимых алкашей у ларька с водкой.

Города, худо-бедно, самоочищаются, вытесняют «уголовный элемент». Жильё и земля в городах дороги, опять же полиция близко. Одна за другой – от непотушенной сигареты или от преднамеренных поджогов – сгорают на городских окраинах избушки – притоны воровской «малины». И сбившийся с панталыку народ, оказавшись без крыши, перетекает в деревни. Занимает пустые избы, безнаказанно буянит и безобразничает, грабит сельпо, держит в страхе пожилых сельчан, отнимает у них пенсии.

Вот что на самом деле печально, а не неудавшийся подкоп.

Александр получил 13 лет строгого режима за умышленное убийство, попытку побега, поджог и кражу из бара.

«Слушайте меня день, хоть час, только минутку, чтобы не пришлось мне погибнуть от ужаса дикого одиночества. О Боже, есть ли кто, чтоб услышать меня?»

До этого – почти два месяца слякоть, дождь, снег. А 15 октября с утра синее небо, ласковое тепло, пригревающее по-летнему солнце. Я с двухлетним сынишкой гуляла, ездила в магазин. В три часа дня (когда Витя остался один и начал приводить в исполнение задуманное), я баюкала двухлетнего сына. Ребенок уснул, занялась по дому. Мама пришла, посидели, поговорили о моих семейных проблемах. Устала делать вид, что у нас все безоблачно, отнесла заявление на развод. Мама обычно приходила с Витей. Я хотела спросить: где Витя, почему без него? И не спросила.

С четырех часов – необъяснимая, беспричинная тоска. Впрочем, я привыкла к этому постоянно ворочающемуся, сосущему червяку в сердце.

Проснулся сын. Я принялась готовить салат, то и дело останавливаясь и откладывая нож – такая наваливалась тоска. Ай, какая острая боль! Порезала палец ножом, брызнула кровь. Помидорный салат с кровью. Красное с красным, солёное солёным – незаметно.

Поставила вариться молочный суп. Только начала вздуваться белая пышная шапка – звонок. Сняла кастрюлю, подошла к телефону – короткие гудки. Опять ставлю кастрюлю, опять поднимается шапка – звонок. Снова бегу к телефону.

На том конце – тихий голос родственницы:

– Тебе звонила Л. (жена брата)? Горе такое…ВИТЯ ПОВЕСИЛСЯ.

– НАСМЕРТЬ???!!!

– Да.

– Неееееееееееееееет!! – От нестерпимой, непередаваемой боли верчусь волчком рядом с сыном, который бросил играть и с изумлением смотрит на меня.

Брат с женой и ребенком гуляли. Вернулись, стали открывать дверь – натянулась цепочка. Брат несколько раз окликнул Витю через цепочку. «А он не спит?» – предположила жена. Брат покурил. Снова стал звать, стучать. Как это пишут в книгах: почувствовал неладное? Тревога росла? Он взял у соседей топор и попытался через щель выковырнуть шурупы у цепочки. Не смог. От соседей же через спаренный балкон залез в квартиру через форточку.

Он нашел нашего маленького Витю в спальне у стенного шкафа, на тоненькой бечеве, почти стоящего, касающегося пола ступнями. Брат охватил его тело и приподнял, но не смог освободить от шнурка, который так глубоко врезался в опухшую шею, что бечевки не было видно. Снова опустив Витю, он бросился в кухню за ножом.

Я унесла сына к соседке. Прокричав ей нечто нечленораздельное, вернулась и стала, вколачивая кнопки, набирать телефонный номер мужа. Он с водителем на машине. А в автобусе в город добираться – это ждать не меньше часа. Как я буду на остановке, крича, заламывая руки, бегать туда и сюда?! «Девятка» занята, сегодня пятница, весь микрорайон сидит на телефонах.

Выбежала на улицу. Там темно, бушует почти ураган, я задохнулась от ветра. Ясного ласкового дня в помине не осталось, ветер рвет пальто. То ли Бог негодует, что такое возможно: наш маленький Витя умер, никому не пожелав сказать слова, ушел в ледяную тьму, в вечность и сейчас летит где-то там один со своими мыслями, как один и жил. То ли дьявол радуется неслыханно богатой добыче…

Несколько раз возвращалась в квартиру, снова пыталась дозвониться и снова, не находя места, выбегала на асфальтовую дорожку. Вот машина мужа. Я подбегаю, дергаю дверцу и кричу и рыдаю: «Едем скорее в город».

Вот на этом заднем сиденье всего месяц назад мы с Витей ехали с огорода и весело перепихивались локтями… Со мной продолжается истерика, я кричу, ломаю руки, сползаю и бьюсь на полу между сиденьями. Муж, который, кажется, сразу протрезвел, произносит ужасные слова: «Для него, никому ненужного, это было самое лучшее».

Куда ехать? Я почему-то уверена, что в морг. В морге темные окна, на дверях замок. Едем туда, где он жил. Задираю у подъезда голову: в комнате и на кухне горит свет. Сейчас я увижу ЕГО.

Дверь открывает Л. «ОН здесь?» – «Да. Не ходи туда, пожалуйста». Круглое зеркало на стене покрыто большим черным шерстяным платком. Значит, все правда. В комнате сидят какие-то понурые люди – понятые. Участковый пишет протокол. Дверь в соседнюю комнату закрыта, я толкаю ее.

Чуть наискось, ногами к шкафу, головой к детской кроватке, лежит длинное широкоплечее тело, до пояса укрытое простыней. Сильные смуглые плечи, черноволосая голова повернута набок, одна рука закинута за голову, как будто он отдыхает. Это Витя.

Мама, раскосматившаяся, как пришла, не успевшая снять куртку и платок, стоит на коленях, раскачивается и в силах повторять одно: «Надя!! Надя!!» Больше ничего не может произнести.

Я опускаюсь на колени с другой стороны, близко заглядывает в Витино лицо. Мохнатые густые ресницы закрыты не плотно, сквозь них блестят полоски черных, смородиновых глаз. Рот строго сжат, губы начали синеть. Из уголка рта беспрестанно стекает слюнка, от которой на ковре появилось белесое пятнышко. Я вытираю его рот уголком простыни.