Счастлива без рук. Реальная история любви и зверства - Инна Шейкина

— В какой момент ты поняла, что все равно справишься с бедой и вернешься к нормальной жизни?

— Ни в какой, я и сейчас в этом не уверена. Я не настолько сильная. Но кажется, о протезах я думала уже 11 декабря в машине, сквозь подкатывающие волны дурноты, когда Грачев вез меня из леса в больницу без рук.

— Как тебе удалось принять то, что произошло?

— Как факт… Я говорила себе, что могло быть еще хуже… он мог меня убить или бросить в лесу, машина могла сломаться или застрять на проселочной дороге. Организм мог не выдержать болевого шока или большой кровопотери, и тогда моя жизнь закончилась бы в 25 лет. Я стараюсь сильно себя не жалеть. Ведь если расклеиться и начать плакать, никому лучше не станет, а наоборот, и мне, и близким будет только тяжелее. Врачи, которые меня лечили, и психолог, которая приходила ко мне в первые дни в больнице, говорили, что не нужно спрашивать себя: «За что, почему это случилось со мной?» Советовали принять себя такой, какая я теперь есть, и просто жить дальше.

— Как работает протез? Неужели правда силой мысли?

— Да. К мышцам руки крепится датчик (он находится во внутренней части протеза), а я мысленно представляю, например, что хочу сжать руку в кулак. Спустя секунды протез реагирует на импульсы, посылаемые из мозга в руку, а потом через датчик от мышц — к протезу. Кисть сжимается или разжимается. Он «понимает» меня правильно, но в стрессовой ситуации может и заклинить. У протеза нет чувствительности. Однажды я слишком сильно сжала искусственной рукой пришитую левую (в ней тоже нет чувствительности), сразу освободить кисть не получилось, я начала нервничать, и от этого протез перестал слушаться и не разжимался. Я была дома не одна, близкие уже побежали за пассатижами и практически бросились разжимать протез, но тут я вспомнила его стоимость и все же решила еще раз попробовать разжать искусственную руку силой мысли. Получилось. А в Петербурге в больнице в первый же день госпитализации подошел мужчина из моего отделения и спросил, глядя на протез: «Ой, а что это такое? Покажите, как это работает. Сожмите мне руку!»

Я немного растерялась и занервничала, стала сжимать ему руку, протез закрылся и освободить ее не захотел. Пришлось мужчине немного подождать, прежде чем я его отпустила. Больше он с вопросами не подходил. (Улыбается.)

— Как дети относятся к протезу?

— Мои дети — хорошо. Я им говорю, что у меня рука, как у робота. Мальчишкам интересно. Поначалу боялась слишком сильно сжать руку ребенку. Я конечно и сейчас этого опасаюсь, но уже сами сыновья научились безопасно брать меня за руку. Когда все это случилось, им было три с половиной и неполных пять лет. Для них тогда мой внешний вид, думаю, был не столь важен. Но я почти год была в больницах: операции, реабилитации, больше месяца мы делали протезы за границей в ортопедическом центре, конечно, сыновьям меня очень не хватало. В паузах между клиниками они просто радовались тому, что мы вместе. Хотя я тогда не могла помочь им одеться, вывернуть майку, застегнуть молнию, рубашку, комбинезон, подстричь ногти… Не могла их помыть. Даня был совсем маленьким, еще не умел ничего… Но сейчас им уже пять и шесть лет, и они почти все умеют делать сами и мне помогают. Чужие дети, особенно мальчишки, тоже живо реагируют на протез. Bebionic им нравится. Они округляют глаза и спрашивают, откуда у меня такая рука. Однажды мы с мамой зашли в продуктовый магазин, пока она что-то покупала, меня окружила толпа мальчишек. Обернувшись, мама даже не сразу поняла, где я. Пришлось отбивать.

— Сейчас тебе легче управлять протезом, чем в первые дни?

— Да. Крупную молнию на пальто и куртке я могу застегнуть самостоятельно. Регулярная практика, конечно, дает результаты. А вот на этапе привыкания к протезу случались и курьезные эпизоды. Я проходила в Санкт-Петербурге очередной курс реабилитации и в выходной день встретилась с подругой, с которой виделась в Германии, мы пошли в кафе. Уже заказали еду. Я отлучилась в туалет, и протез заклинил, удерживая ткань трусов. Я дергала и дергала ее, выйти в таком виде тоже не могла, но освободиться не получалось. Протез крепко держал трусы. В конце концов я освободила руку от белья, а белье от протеза. Оказалось, что он разрядился, пришлось сразу поехать домой заряжать протез, еду просто оставили.

— Чего ты больше всего боишься?

— Что меня убьют. Боюсь за детей, переживаю, что информация о том, что сделал их отец, будет для них слишком тяжелой. Им нужно будет жить с этой правдой. Такое не каждый взрослый человек готов принять, не то что психика ребенка.

— Тебе нравится, что тебя поддерживает много людей?

— И да и нет. Поддержка и моральная, и финансовая мне, конечно, очень помогла и помогает. Я всем-всем признательна. Но в повседневной жизни мне не всегда хочется, чтобы меня узнавали, жалели. Бывает, что это раздражает. Мои друзья и близкие уже автоматически помогают мне что-то делать. Например, расплатиться на кассе, надеть пальто так, чтобы протез не застрял в рукаве. Незнакомым людям не всегда хочется показывать свои слабости. В Серпухове меня многие узнают, конечно, помогают. И мне эта помощь бывает очень кстати. На днях была с мамой в Москве в крупном медицинском центре по ее проблемам со здоровьем. Там везде большие очереди. У лифта меня узнала сотрудница больницы Наталья. Сказала много добрых слов, маме пожелала здоровья и помогла быстро забрать результаты обследования. Конечно, мы были ей очень признательны.

Вообще с реакцией окружающих на случившееся у меня связаны и самые светлые воспоминания, и самые тяжелые. Негативных высказываний тоже было немало.

— Что бы ты изменила в отношении к инвалидам?

— Я бы изменила сроки, в течение которых выдают протезы, коляски, различные средства реабилитации. Они должны быть короче, сейчас это невероятно долго. Доступная среда для людей с ограниченными возможностями, конечно, создается, но далеко не везде. Колясочники с трудом могут передвигаться не только в городе, но даже в собственном подъезде. Пенсии по инвалидности могли бы быть и больше.

И еще один момент: протезы — это хрупкие сложные устройства, которые постоянно ломаются. Ремонт занимает 2–3 месяца, за полтора года мои ломались уже по три раза. Гарантийным изготовитель считает только первый ремонт, последующие — платные. Это недешево. Первый раз я заплатила больше 120 тысяч, а моя пенсия вместе с надбавками на детей — это примерно 18 тысяч. Срок эксплуатации протезов — 2–3 года. Они не на всю жизнь. Все это совсем не просто. Рука с протезом тяжелее, чем левая, поэтому возможно искривление позвоночника, так говорят врачи, и это пугает меня больше, чем болезненные ощущения. После основной операции на левую руку я сделала еще три — и под местным, и под общим наркозом. Практически сразу после операций надо проходить курсы реабилитации в Питере, иначе эффекта, скорее всего, не будет. Реабилитацию конечностей инвалиды с ампутациями и тяжелыми травмами, как правило, проходят за свой счет.

— Ты удовлетворена сроком, который дали Грачеву?

— Нет. Дело даже не в сроке и сумме моральной компенсации, о которой тоже часто спрашивают, дело в том, что никакое из назначенных ему наказаний не вернет мне руки и не восстановит качество жизни. Когда мужчина сознательно идет на жестокое преступление против своей девушки, жены, он должен понимать, что суровое наказание неотвратимо. Сейчас этого нет. Если бы все пошло так, как рассчитывал Грачев, он уже через 3–4 года по УДО мог оказаться на свободе. Приговор мог быть значительно мягче, если бы не широкий общественный резонанс и поддержка прессы. К 30 годам он планировал уже выйти на свободу. Получается, что женщину можно убить, сделать на всю жизнь калекой, за это отсидеть несколько лет, выйти и спокойно жить дальше. Наказание за подобные преступления должно быть соразмерно содеянному. Его надо ужесточать, а у нас законом о декриминализации побоев в семье его только смягчили. Мужчины не боятся наказания за насилие над женщиной. Многие писали мне и маме в социальных сетях о насилии в их семьях, я даже не думала, что эта проблема такая огромная. И ведь большинство этих женщин продолжают жить и терпеть. Боятся еще большего насилия в отместку, боятся остаться без средств к существованию, почти никто не верит в помощь полиции. И это тоже страшно.