Ташкентский роман - Сухбат Афлатуни

Монахи молчали, кто-то вполголоса спросил: «А строить ты умеешь?» Но на него зашикали.

Тем временем настоятель отдавал на местном наречии какие-то приказания. Один из монахов собрал в подол рясы глиняные руки и голову и замер, вопросительно глядя на старшего. Тот показал пальцем наверх; монах усмехнулся и скрылся, гремя обломками в подоле. Другой монах (Дхармамитра, хозяин кувшина) уже осматривал волосы и ногти царевича и выглядел довольным; потом, пробормотав молитву, деловито заглянул под набедренную повязку и отрицательно мотнул головой; братья повеселели.

Тут из темноты привели молодого монаха, который был утром вместе с Дживакой. Допрашивали его на известном Винаяке наречии, поскольку юноша оказался кашмирцем; когда его раздели, стало заметно, что лицо и кисти рук у него более взрослые, чем остальное тело, совсем еще мальчишеское. После этого Кашмирец горько рассмеялся и признался, что усопший брат Дживака оголял перед ним свое необычное тело и делал признания в чувствах и прочее, так они ночью согревались, он — кашмирец, ему было очень холодно одному и так далее; монахи слушали это с грустью.

Наконец, заговорил настоятель, причем произносил по-бактрийски, а к Винаяке подполз один из библиотечных монахов, чтобы переводить.

«Благовонные телеса уснувшего в смерть царевича отдадим властям, чтобы те объявили их священными и оздоровительными — коллегия белобородых нас давно об этом просила, никак один замок достроить не могут… Кашмирца наказать по причине нашего сострадания всем живым существам мы не можем; властям он тоже не нужен. Отдадим его огнепоклонникам — у них те, кому ночью вот так бывает холодно и кто вот так согревается, получают наказание. Книжника Винаяку из монастыря прогнать, сытно накормив на дорогу сушеной дыней и наказав говорить везде хорошее о нашей библиотеке».

И Винаяка пошел по снежной холмистой равнине, в островках карагачевых зарослей. По дороге его догнал сбежавший Кашмирец. Его уже успели ознакомить с плетью огнепоклонников и накормить чем-то дурным, так что его приходилось подолгу ждать возле карагачей. Но идти вдвоем было веселее. До ближайшего караван-сарая дня два ходу, а там они дождутся каравана и отправятся в Самарканд.

Кстати, монахам все почудилось — тело у Кашмирца было везде одинаково, и кожа везде одна и та же, равномерно смуглая кожа. Это выяснилось уже в караван-сарайной бане — когда монахи мылись, то повздорили, но быстро помирились. Залезая в липкую горячую воду, Винаяка попросил Кашмирца прочесть отрывок из Лотосовой сутры, которую тот знал наизусть, что и было сделано.

Хрустя целлофаном с каллами и зеленью укропного вида, Лаги потянулась к звонку рафаэлевской квартиры. И, как и раньше, не достала — высоко. Собравшись постучать, заметила, что дверь не заперта. Коридор, запах крема для обуви, тишина. Странный день рождения, без гостей, что ли? Оставив целлофановую погремушку на этажерке и разувшись, Лаги тихо заглянула в комнату. За обильно накрытым столом, среди пустых стульев, рюмок и тарелок, сидел мужчина, обхватив в глубокой задумчивости голову в ежике коротких волос. Почувствовав на себе взгляд, он поднял глаза. Юсуф. Юсуф.

Тридцать первого декабря было тепло, ходили без плащей. Попадавшиеся на улицах дед-морозы откровенно потели, снегурочек не было видно совсем.

Лаги сшила платье из кримплена и пригласила на Новый год Артурика — предвкушая отказ. Отказ означал бы все. Свободна до мозга костей. Ни Юсуфа, ни Артурика, ни — в отдельном оранжевом луче — Рафаэля. Будут только трое — Султан, Юлдузка и она — первичная новогодняя ячейка. И какая-нибудь Ирония судьбы, хорошо бы весь вечер и по разным каналам, чтобы не уснуть от скуки до двенадцати. А даже если и уснуть.

Но Артурик согласился. Так весело и быстро, что Лаги вдруг закричала в трубку: «Секундочку, в дверь звонят!» — и откинулась на тахту. Никто не звонил, просто надо было хотя бы минуту вжиться в новый образ событий. Это было трудно и приятно; Лаги водила трубкой по щекам, по шее, что-то представляла, прикидывала. Потом сказала серьезное «Алло». «Кто-то пришел?» — неревниво поинтересовались в трубке. «Мой старый друг по имени Никто», — процитировала Лаги начало одной из песен Артурика. И была вознаграждена теплым смешком.

«…по имени Никто, из пустоты скроил себе пальто», — напевала Лаги, вешая трубку.

Неделю назад они второй раз встречались с Юсуфом — так, обмен вещами. Не считая старого паспорта Лаги, ничего важного не было, да и паспорт был уже не важен. Пошел дождь, они забежали в стекляшку с разрисованными новогодней гуашью окнами. Которая напротив Дворца пионеров.

Пахло подгоревшим хлопковым маслом; взяли по пирожку-«ухогорлоносу» и теплому какао.

Когда какао было выпито до глинистого осадка, Лаги сказала, что хотя мулла — не загс, но, наверное, надо опять к нему сходить, чтобы он их как-нибудь разблагословил. И замолчала, разглядывая жирную бумажку от чебурека с кусочком карикатуры.

Нет, не надо ходить, Юсуф узнавал, он сам должен три раза сказать слово «талак», и все пройдет, то есть нет; да, это как развод.

Разрисованные стекла кафе. Пузатые елочные игрушки и хвоя, похожая на больной кактус. Все в каких-то пятнах и кровоподтеках. А снаружи не так. Снаружи красиво. Праздник для наружного пользования. А Лаги внутри, холодно, и тело напротив, которое она когда-то целовала в каждую родинку, сидит и читает ей инструкцию, как надо правильно, по обычаям, разводиться.

— Так, может, приступим, — предложила, улыбнувшись, Лаги.

Юсуф не понял. Потом понял, даже присвистнул:

— Что, прямо… здесь?

Лаги кивнула и попыталась выцедить из гущи остатки какао.

— Здесь, в кафе? — переспросил Юсуф.

«Пойти взять еще какао, что ли?» — решала Лаги.

— Свадьбу не делали, хотя бы развод — в кафе.

«Говорит как моя мать, как быстро от нее научилась», — подумал Юсуф.

— Меня недавно по телевизору показывали, интервью бра… — и осекся, вспомнил, что уже говорил ей об этом в тот страшный вечер неделю назад, у этого Рафаэля.

Дождь прекратился, за окном проклюнулось солнышко.

— Талак, — хрипло сказал Юсуф.

Лаги внимательно посмотрела на него, потом снова в окно. Действительно, распогодилось. Ну же.

— Талак… Талак.

— Все? Ну… я пошла, еще продуктов к Новому году купить, в университете нарисоваться, подарки детям… Спасибо тебе за все… и за какао, и за чебурек! — Еще раз окинула взглядом Юсуфа. Потолстел, что ли? — До свидания, Юсуф-жон.

Он видел, как Лаги прошла, уже на улице, мимо размалеванного окна кафешки, щурясь от слабого зимнего солнца. Потом исчезла, но Юсуф еще пару минут глядел на бездарный новогодний витраж. Игрушки, хвоя, Янги йил билан[14].