Хирургия мести - Марина Крамер

— А я пока нет.

— И от чего оно зависит?

— От заключения психолога.

— Вы всех клиентов отправляете к психологу или только тех, которые вам не нравятся?

Драгун спокойно ответила, словно не услышав сарказма в моих словах:

— Я не делю клиентов на приятных и неприятных, это непрофессионально. В моей клинике существует строгое правило — если речь идет о косметике, а не о восстановительной хирургии, то любой клиент сперва общается с психологом, причем в том объеме, какой определит специалист. И только после того, как психолог подпишет разрешение, я назначаю операцию.

— И исключений не бывает?

— Нет.

— Понятно. Тогда буду общаться с вашим психологом, надеюсь, он не сочтет меня душевнобольной.

— Это не в его компетенции.

— Какое счастье, — я попыталась выдавить беспечный смешок, но даже сама почувствовала фальшь, с которой сделала это, и смутилась. — Извините, это нервное.

— А есть повод?

— Похоже, что нет. Как я поняла, в вашей клинике подход серьезный, а это дает надежду на хороший результат. В конце концов, только это ведь и важно, правда?

Драгун ничего не ответила, только снова внимательно на меня посмотрела и вдруг спросила:

— А кем вы работаете, Станислава Юрьевна?

— Я журналист.

— Телевизионный?

— Нет, — брякнула я и поняла, что совершила ошибку.

Можно было сослаться на то, что плохо выгляжу в кадре, это бы объяснило стремление поправить внешность. Но уже поздно.

— Отдыхайте, Станислава Юрьевна, — проговорила Драгун, вставая. — Сейчас вам чаю принесут. С утра сдадите анализы, а на беседу к психологу вас медсестра пригласит. Всего доброго.

Она вышла, а я снова свернулась калачиком под одеялом и закрыла глаза, а буквально через пару минут уже спала крепким сном.

Казакову разместили в одноместной палате, как она и просила.

Я заметила, что в нашей клинике подобное уединение вообще пользуется спросом — мало кто хочет иметь соседа, когда лицо в бинтах, хотя мне это было не очень понятно.

В окружении таких же, как ты, странно стесняться собственных изъянов. Но я взяла за правило уважать желания пациентов клиники, какими бы, на мой взгляд, странными они ни были.

Переговорив с Казаковой, я покинула ее палату со странным чувством.

Похоже, Матвей прав, и у этой женщины есть причина хотеть изменений, и причина эта вовсе не в надуманных дефектах внешности. Там что-то другое.

Внутри зашевелилось сомнение — а может, не стоит связываться, я ведь могу еще отказаться и даже не объяснять причин.

Может, хватит сложностей?

Но, прокрутив мысленно разговор со Станиславой, я поняла, что она не остановится, а это чревато тем, что женщина кинется в любую клинику, где врачи будут менее щепетильны, чем я, и кто знает, к каким последствиям это приведет. А я потом буду изводить себя за то, что не помогла, когда человек просил у меня помощи.

Я не зашла к Оксане, решив, что на сегодня с меня достаточно обвинений и колкостей.

Завтра утром я в первую очередь зайду к ней и потом поприсутствую в операционной во время процедуры, хотя необходимости в этом никакой нет — манипуляция несложная, а Васильков — прекрасный хирург.

Но я хотела дать подруге поддержку, показать, что она не одна, что я не брошу ее даже во время такой пустяковой процедуры, как бы ни осуждала и как бы ни сердилась.

В конце концов, она моя единственная подруга, и, случись со мной что-то, тоже не бросила бы.

Дома ждал Матвей.

Я застала его в кабинете перебирающим старые тетради моей матери — только ему я позволяла делать это, даже Василькову отказала, когда тот просил записи по общей хирургии.

Мама оставила приличное количество научных разработок, и мы с Матвеем решили, что необходимо это систематизировать и опубликовать, так как эти материалы могли помочь в обучении будущим хирургам.

— Майя Михайловна, конечно, от бога хирург была, — вместо приветствия сообщил Матвей, откладывая потрепанную тетрадь на стол. — И учитель тоже. Я помню, как на последнем курсе из кожи вон лез, чтобы к ней на операцию ассистентом попасть.

— Тебе повезло, — я обошла стол и обняла сидящего в кресле мужа за шею, положила голову на плечо. — Меня она никогда не брала, хотя в группе я была лучшей. Всегда считала, что у меня нет таланта, что я могу достичь чего-то только зубрежкой. И всегда подчеркнуто игнорировала мои успехи.

— Ты обижалась? — поглаживая меня по руке, спросил Матвей.

— Ты знаешь — нет. Злилась, учила в три раза больше, но не обижалась. Я ее понимала, если честно. Она не хотела, чтобы я продвигалась с помощью ее имени, чтобы кто-то мог ткнуть ей тем, что она свою дочь проталкивает. И, похоже, это было правильно. Я бы не достигла того, что имею, если бы мама меня не игнорировала.

— Словом, ты состоялась вопреки, а не благодаря, — рассмеялся Матвей, разворачиваясь в кресле и усаживая меня на колени. — Как прошло с новой клиенткой? Все никак не могу отделаться от неприятных ассоциаций.

Я вздохнула.

Матвей произнес вслух то, о чем я думала всю дорогу до дома. Дежавю. Аглая Волошина — Станислава Казакова. Предчувствие неприятностей.

— Ты не думала отказать?

— Думала, — снова вздохнула я. — Но потом поняла, что не могу. Она настроена решительно, откажу я — пойдет к каким-нибудь коновалам, но своего добьется. Не хочу постоянно думать об этом и представлять, во что превратили ее лицо. Совесть замучает.

— Деля, совесть — понятие довольно абстрактное. Подумай о том, во что может вылиться твое согласие, если окажется, что эта дамочка что-то скрывает.

— Слушай, вообще-то это все не более чем наши догадки, продиктованные неудачным опытом. В конце концов, мы тоже можем ошибаться, и ничего особенного в прошлом этой Казаковой нет. А мы, однажды ухитрившись обжечься молоком, теперь пытаемся дуть на воду, — я взъерошила короткостриженые волосы Матвея и заглянула ему в глаза. — С чего мы вообще взяли, что ей есть, что скрывать? Только потому, что понимаем, как сильно изменится ее внешность после операций? А она, между прочим, этого может и не осознавать. Захотела поправить нос, тем более что вот к этому есть все показания, уши и скулы с губами — с кем не бывает сейчас? Вокруг полно женщин, которых не устраивает их внешность. Кто-то фотографии свои до неузнаваемости обрабатывает, а кто-то более решительно действует, вот и все.

Я видела, что Матвея мои слова не убеждают, и что он против того, чтобы я бралась за операции Казаковой. Не хватало теперь из-за этого поссориться.