Приемный покой - Татьяна Соломатина

Виталик не слушал её. Ему было неведомо хорошо. И ещё ему было неведомо, что он попал. Попал в тот самый казус, что называется любовью невзаимной и которая, увы, имеет место быть в этой Вселенной, как любая функция, любое слово, любой ужас и любое блаженство, выдуманное людьми. Ибо что в голове, то и на ладони… То есть «Что на земле, то и на небесах», но «бойся своих желаний…», Пара фраз, парафраз, парафразеологизм… Жуть!

И он просто пошёл за едой и спиртным.

Они мило провели время, заседая на разных секциях и вместе со всеми осматривая достопримечательности конференционного города. Уютно болтая обо всём, но только не о том, что произошло, выпили в вагоне-ресторане и разошлись в разные стороны.

Мария Сергеевна вообще была перфекционисткой. И, правду говоря, в самых странных фантазиях не могла себе представить, что свяжется с женатым мужчиной дольше, чем того требуют или обещают случайные обстоятельства. Не потому, что женатый мужчина – чья-то собственность, а брать чужое нехорошо. Не потому, что женатый мужчина – это заведомо разделяемая с кем-то ещё постель, а она была брезглива. А потому, что женатый мужчина – это соперничество. А Машенька Полякова с самого раннего детства не переносила «духа соревнования». Она или была первой, или не участвовала в «забеге». Да, вот так, пожалуй, верно. Всегда была первой, не соревнуясь. Априори. Что на земле, что на небесах. Она знала это – и это была её проблема. Они не знали этого, но это были их проблемы.

Дома Маша разобрала сумку, отправив даже ни разу не надёванные вещи в стиральную машину. Приняла ванну, сварила кофе, посмотрела свой текущий любимый фильм «Франкенштейн» с Робертом Де Ниро под бокал коньяка и впервые за долгое время уснула сразу и спала без сновидений. Проход в Ад наконец-то закрылся. Стало тихо, темно и спокойно. Не хорошо и не плохо. Стало никак. И это было блаженством. Ибо всё, как известно, познаётся в сравнении.

– Свет мы заслужить ещё успеем, – шепнула она своему секретному плюшевому медведю. – А взаимной и вечной любви только по факту неосторожности воссоздания твоей души в телесной оболочке ещё никто не удостоился. Спи! – И она моментально покинула мир бодрствующих под зловещее экранное зарево, вознесшееся над голливудской декорацией Северного полюса.

Виталик же, хмуро поздоровавшись с домашними, сразу проследовал на кухню. Где, не снимая ботинок – вопиющее нарушение заведённого порядка! – долго пил кактусовый самогон, закусывая ванильными сушками тексты раннего «Аквариума». За плотно закрытой дверью маячила тень матери жены.

– Давно с ним такого не было, – прошипела она в ухо дочери на двадцатом повторе опуса «География». – Может, зайдёшь?

– Нашла дуру. Ты что, первый год его знаешь? – раздалось ответное шипение. – К утру перебесится. А если сейчас полезть…

– Спать, изоморфические тени! – рявкнул Виталик в сторону источников шипения. – Людоед рисует пейзаж, примостившись в Лувре на ступенях.[52]

Родственницы ещё пошаркали тапками немного и расползлись по норам, откуда после вздохов и скрипов, которые Виталик не слышал, раздалось мерное сопение жены и баритон тёщиного храпа; доносившееся до него Виталик слышал в паузах между треками.

Допив, Некопаев ещё долго смотрел на труп хорошо сохранившей цвет и форму гусеницы на дне бутылки, а затем вытряхнул её на тарелку, наколол на вилку, задумчиво прожевал и проглотил. В мегаполисе светало с индустриальным размахом. «Ни в какие ворота!» – проворчала во сне тёща. Он прикурил от предыдущей – и невнятно пропел в наступившей от нажатия кнопки тишине:

– У раба никто отнять не сможет о свободе ветхую мечту.[53]

Он был абсолютно законченно, мятежно и бессчастливо пьян.

* * *

В роддоме наступало утро. Ни в окно, ни на часы смотреть было не надо. Этот организм оживал звуками. Стоны рожениц сменялись счастливыми ахами родильниц. Тихо работавший металл с отдохновенным стуком укладывался в мойку под щёточный массаж и струйный душ, чтобы потом отправиться на жаркий «курорт» стерилизации. С тихим шуршанием швабр родильных залов перекликались ожившие вёдра этажей. Удивительный, не объяснимый никакой научной организацией труда факт – санитаркам отделений достаются куда более голосистые швабры и вёдра, чем санитаркам родильных залов, операционных и реанимаций. Неведомая селекция инвентаря. Странная гармония музыкальных партий. Одинаковые по диапазону и мощи исполнители звучат совершенно по-разному в условиях одной и той же акустики. А тапки? Ни у кого так не шаркают тапки, как у санитарок отделений патологии беременности в предрассветный час. Точно такая же по характеристикам обувь служительниц палаты интенсивной терапии будет звучать на октаву ниже. Никакого fortissimo presto, исключительно piano lento. С тождественной по результативности тоникой.

Разбуженные какофонией гигиенических процедур родовспомогательного заведения, беременные и свежеиспечённые мамочки не одиночными особями-шатунами, а полноценными косяками потянутся по своим помывочно-прокладочным делам, по дороге приветствуя друг друга и персонал, делясь впечатлениями, задавая вопросы акушеркам и детским медсёстрам. Расстраиваясь и радуясь, требуя у телефона кефира, сгущёнки и памперсов.

– «Ожил родимый аквариум». Доброе утро. – Мария Сергеевна улыбнулась Женьке. – Они так и не прилегли. В физиологии было двое родов, а Женька ещё и вниз, в обсервацию успел. Врата в мир живых чаще распахиваются именно в эту часть ночи – время угонщиков.

– Это моё любимое время. Рассвет лучше заката. Трещина между мирами шире, и видно всё отчётливее, потому и риск провалиться в неё куда меньше. Тонкое время, – сказала Маша. Они сидели рядом за «спаренными» столиками в междверном проёме.

– Кажется, мы читали одни и те же книги.

– Мы же дети «гнилой интеллигенции». Иначе и быть не могло. Слушай, ты извини, Евгений Иванович, что я тебе сразу «тыкать» начала. Обычно я себе такого ни с кем не позволяю, особенно с интернами.

– Особенно с интернами, потому что баре холопам не тыкают?

– Балда ты, Евгений Иванович. Впрочем, ты прав. Снобизма мне не занимать, но я борюсь с ним. С переменным успехом – когда я его, а когда и он меня. Просто иногда бывают люди, которым сразу говоришь «ты». Не потому, что моложе или не уважаешь, а потому, что кажется, что с детства знаком. Можешь смеяться, но, когда я тебя увидела, у меня возникло такое чувство, как будто из детства. И хотя ты мне субординаторно выкаешь, я знаю, что у тебя точно такое же ощущение. Твоё предложение руки и сердца не в счёт, естественно. – Она улыбнулась. – Но ты какой-то сразу… очень родной, хотя это немного необычно. Возможно, это лишь твоя характерологическая особенность. Обаяние. Встречаются такие люди.

– Вы, Мария Сергеевна, слишком любите анализировать. И очень зря. А предлагал я совершенно серьёзно. И предложение в силе. С открытой датой.