Победить смертью храбрых. Мы не рабы! - Сергей Лапшин

Снова молчание. Видимо, и этот краткий рассказ не удовлетворил моих собеседников.

– Он сказал, что я смешон со своими мыслями. А потом, когда мы подъехали к вашей территории, когда стали видны плакаты… ну, я рассказывал это…

Взглянул на Терехова, но тот сидел, будто воды в рот набрал. Видимо, мне следовало посвятить в детали последних дней моей жизни и остальных бойцов.

– Мы подъехали, и он посчитал, что я заодно с вами. Что в ловушку их завел. Ругаться начал, но мне удалось убедить его… что если уж он такой весь из себя, то пусть не постыдится схватиться с недочеловеком на кулаках. А до этого мы тоже с ним столкнулись, когда я форму не хотел переодевать. В общем, он срубил меня. Грамотненько. Вы не думайте, там, на поляне… я ведь слабее его был, он вообще хороший рукопашник. На голову выше меня.

Я ничуть не кривил душой. Лейтенант был отличным боксером, и шансов у меня в открытом противостоянии с ним практически не было.

– Мне просто убить его надо было. Понимаете? За всю ту хрень, что здесь творится, за то, что я видел в деревнях местных. Не знаю, как вам объяснить… – Мысли путались в голове, пока карие, жгучие глаза кавказца, упорно смотрящего на меня, не подсказали ответ. Я знал его. Но не решался высказать. Что-то мешало мне… Мораль или принципы, оставшиеся от прошлого. Желание не высовываться и быть как все, прятать под маской отстраненности оценку происходящего.

А не послать ли это все к черту? Другой мир – другие правила!

Смирившись с очевидным, я кивнул:

– Да. Это враг был. И я его ненавидел.

Обвел взглядом собравшихся за столом:

– Решайте.

На некоторое время воцарилось молчание. Совершенно неожиданно я заметил, что два окна открыты и в комнате отчетливо пахнет сиренью. Будто бы раздававшиеся ранее звуки моего голоса отпугивали этот аромат и не позволяли его почувствовать.

Первым совершенно неожиданно ответил Свиридов. Посмотрел на меня и уверенно покачал головой:

– Сын за отца не отвечает вроде как. Не я это сказал, но это правильные слова. Так что мне не за что судить тебя и не за что прощать.

Кавказец, еще и не дослушав, рывком поднялся со стула и подошел ко мне. Сверкнул глазами и… с улыбкой хлопнул по плечу. Протянул для рукопожатия открытую ладонь:

– Рустам Диляров.

Машинально я пожал ее. Дождался еще одного ободряющего хлопка и перевел взгляд на Терехова. После не слишком удачного разговора с капитаном я его не то что побаивался, скорее не знал просто, чего от него ждать.

Капитан почувствовал, как от слов Свиридова лицо перекосило недовольство. Секунда, и он снова сумел взять себя в руки. В который раз уже. В который раз лейтенант лезет вперед!

Растрогал мальчишка? Так что с того, слыхали истории послезливее. Сам Терехов при желании мог бы поведать такое, что в истерике зайдешься, не только пожалеешь. Сколько такого таили глубины памяти… фотографии в дрожащих руках, мольбы, уговоры. Воспоминания о детях, семьях, о том, что рабочий и его силой загнали в Россию. Им не верил. Не верил и не жалел.

А этому, если и поверить, так с чего исполниться человеколюбия? Слышали ли вы вообще, что говорил он? Каково слышать такое от потомков, от тех, ради кого сражались и гибли?

Капитан не был жесток сверх меры. Но и всепрощающим библейским персонажем тоже не являлся. Какую цель преследовала произнесенная исповедь? Отпущение грехов? Так он не бог, чтобы судить, и не трибунал даже.

Терехов волен был определять лишь один-единственный момент: может он верить мальчишке или не может. Это чувство локтя в бою, это вопрос доверия. Можно ли опереться на того, кто рассказал тебе, из какого мира он свалился на твою голову?

Ты вынужден будешь доверять ему, прислушиваться к его мнению и советам. Зачислить в состав подразделения, давать ему приказы, которые он обязан будет исполнять. И если с этого боку подойти к вопросу, нужно ли торопиться с принятием решения?

И ладно Диляров. Ему-то что: убил немца – так свой. Простая душа. А вот Свиридов… Не вполне доверяя лейтенанту, капитан в каждом поступке его склонен был искать подводные камни. Что в этот раз? Выражение чувств, своего личного отношения или перехват инициативы? Уже не первый раз Свиридов подает команды, которые принимаются к исполнению его, капитана, бойцами. И не беда бы, коли б эти самые приказания были согласованы с Тереховым. Так ведь нет этого!

Как рассматривать очередной демарш Свиридова?

Командир у группы должен быть один. И это он, капитан Терехов. Какие-либо разброды и шатания – верная смерть для горстки разведчиков.

Что же касается мальчишки, то выносить окончательное решение было слишком рано. Раскаяние – это хорошо. Осознание своей вины – тоже неплохо. Но Терехов предпочитал, чтобы все сказанные слова проверялись на деле. С винтовкой в руках. Действиям и реальным результатам капитан верил гораздо больше, чем слезам и мольбам.

– Иди, пообедай с бойцами. Потом в распоряжение сержанта Клыкова поступаешь, будешь делать, что он скажет. Языком не трепи про то, что нам сейчас сказал. К вечеру, в пять, явишься, будем думать о том, чего сегодня наговорили с фрицем. Вопросы?

Дождавшись от мальчишки привычного ответа про отсутствие вопросов, Терехов посмотрел на оставшихся офицеров. Несколько секунд он колебался, но внешне это было совершенно не заметно. Капитан привык скрывать свои чувства под маской отрешенности.

– Товарищ лейтенант, это подразделение имеет командира. И вопросы о том, кто кого прощает или не прощает, находятся в моей компетенции. Это понятно?

Свиридов, вздрогнув от резкой отповеди, смерил Терехова взглядом. Кивнул:

– Так точно.

– Я не хочу возвращаться вновь к этому, лейтенант. Если мое командование не нравится, путь открыт на все четыре стороны. Но подумай, нужен ли ты кому-то здесь!

Свиридов, недовольно качнув головой, тем не менее ответил кратко:

– Нравится.

– Тогда хорошо. Будем думать, что нам делать дальше.

– Так это мальчишка, товарищ капитан! – Свиридова все же прорвало. – Это мальчишка, который на моих глазах убил немца, выйдя с ним один на один. Без всякой надежды на спасение! Этим он что, не достоин быть среди нас? Да плевать, что у него за плечами!

– Да, он убил его голыми руками. И я это тоже видел, лейтенант, – в противовес Свиридову, Терехов сохранял холодность и отстраненность. – Когда он сделает это еще десять раз, убьет еще десять фрицев, тогда я буду относиться к нему по-другому. Так, как к тебе.

Свиридов, встретив с нервной усмешкой отповедь Терехова, недовольно покачал головой. Посмотрел на стол:

– Вряд ли он ждет подобного отношения, товарищ капитан.

Вернувшись, я застал за столом одного лишь Клыкова. Здоровяк сидел, задумчиво уставившись куда-то вдаль, и заметил меня далеко не сразу. Я подошел ближе и устроился на скамейке, напротив него. Переведя на меня взгляд, Клыков вздохнул, молча поднялся, и, направившись к дому, вскоре исчез за дверью черного хода.