Отец Рождество и Я - Мэтт Хейг

Мне хотелось навечно остаться в уютном полумраке, где я никого не могла потревожить, никому не могла навредить.

Пока я плакала, на меня снизошло озарение: мне нигде нет места. И как бы я ни старалась, это не изменится. Когда я жила в работном доме, Иеремия Мор ненавидел меня больше остальных. Даже там меня не приняли. А до работного дома я была девочкой-трубочистом, и другие дети сторонились меня. И теперь это повторяется, повторяется в Эльфхельме, когда я уже поверила, что моя жизнь отныне будет полна радости и чудес. В Эльфхельме, где я надеялась обрести счастье.

Но я плакала не от жалости к себе.

Ладно, не только от жалости к себе.

Я плакала из-за того, что по моей вине у Отца Рождество прибавилось забот. Что, возможно, теперь на него ополчится весь город.

Тщетно пытаясь унять рыдания, я услышала, как кто-то зовёт меня.

– Амелия?

Я наскоро вытерла глаза и посмотрела вниз. Мэри залезла в камин и взирала на меня со вполне понятным удивлением.

– Милая, что ты там делаешь?

– Просто хотела побыть одна, – хрипло ответила я.

– Нам всем порой хочется побыть наедине со своими мыслями. Уж мне-то точно. Но я не лезу в дымоход, а иду в свою комнату и закрываю дверь.

– Мне нравятся дымоходы, – откликнулась я. – Здесь я хотя бы знаю, что делать.

– Вылезай оттуда, поешь ягод и расскажи мне, что случилось.

Я сделала, как сказала Мэри.

– Ты только посмотри на себя, – ахнула Мэри, когда я вылезла из камина. – Вся в саже и в слезах.

Я нашла своё отражение в зеркале. На щеках темнели чёрные полосы.

– Амелия, что случилось? – с неподдельной тревогой в голосе спросила Мэри.

Я подумала о первой полосе «Снежной правды». О разбитых санях. О школе. О Мастерской игрушек. О том, как меня едва не съела говорящая сосна. Подумала об Отце Водоле, который с самого начала затаил на меня злобу. Об эльфах, которые стояли в очереди за газетой и таращились на меня.

– Много чего случилось, – выдохнула я.

И рассказала обо всём, что камнем лежало у меня на душе. А когда Отец Рождество пришёл домой, Мэри пересказала всё ему.

Хотя Отец Рождество и так уже знал.

– Я видел газету, – сказал он, тяжело опускаясь в кресло-качалку. Капитан Сажа привычно запрыгнул к нему на колени и замурчал. – Отец Водоль опять взялся за старое.

– Простите меня, – пробормотала я, шмыгнув носом. – Мне не следовало оставаться в Эльфхельме. Я должна вернуться в Лондон. Отец Рождество, ты сможешь сегодня отвезти меня туда?

– Амелия, не говори глупостей! – воскликнула Мэри.

– Но мне здесь не место!

– Чепуха, – сердито фыркнул Отец Рождество.

И в этот самый миг мимо дома прошёл эльф-коротышка в бело-зелёной шляпе. Увидев меня в окно, он крикнул:

– Тебе здесь не место!

Отец Рождество кинулся к двери, распахнул её и заорал:

– Проваливай отсюда и слова свои вонючие забери, Сосулий! Это отравленным вракам Отца Водоля здесь не место!

– Прости, Отец Рождество, – отозвался Сосулий. – Но человеческая девочка задумала разрушить Эльфхельм. Так в «Снежной правде» написали, а разве будут в «Снежной правде» писать неправду? Но мы ей не позволим!

Через открытую дверь я видела, что вокруг дома Отца Рождество собираются эльфы. Мог ли этот день стать ещё хуже?..

Прожив год бок о бок с эльфами, я узнала, что они любят собираться толпами – и делают это при каждом удобном и неудобном случае. Если на улице стоят два эльфа, можно поспорить на тысячу золотых монет, что через минуту их будет тридцать, а через десять минут – три сотни. Толпа у дома Отца Рождество росла с каждой секундой.

– Правда в том, – сказал Отец Топо, поднявшись на порог, – что Отец Водоль снова пытается отравить нам мозги своей ложью. Кажется, мы обошлись с ним слишком мягко.

Отец Рождество вздохнул.

– Мы уволили его с поста главного редактора и отправили жить на Очень тихой улице, – напомнил он.

– И этого явно было недостаточно, – веско заметил Отец Топо. – От него всегда были одни неприятности. В тюрьме ему самое место, Отец Рождество. Вот как только узнали, что он натравил на нас троллей, так сразу и надо было бросить его за решётку.

– Ну-ну, Отец Топо, – покачал головой Отец Рождество. – В тюрьме никому не место. Мы в Эльфхельме так не поступаем с тех самых пор, как… как… как Отец Водоль запер в камере меня, когда я был ребёнком. К тому же сейчас нам не в чем его обвинить.

– А стоило бы! – с горечью отозвался Отец Топо. Его седые усы понуро повисли. – Теперь почти весь Эльфхельм читает «Снежную правду». Первый номер поступил в продажу всего пару часов назад, а газета уже стала самой популярной в городе. И то, что у «Ежеснежника» осталось каких-то семнадцать читателей, нисколько не помогает. Бедная Нуш.

– «Ежеснежник» скучный! – выкрикнул один эльф из толпы.

– И в нём никогда не пишут правду! – завопил другой.

– Верно, – поддакнул Сосулий. – Ни единого слова правды. Поэтому «Ежеснежник» такой скучный.

– В «Ежеснежнике» печатают правду и ничего, кроме правды. Во всяком случае, теперь, когда главным редактором стала Нуш, – заступился за правнучку Отец Топо.

Отец Рождество окинул взглядом разросшуюся толпу.

– Так-так, давайте-ка все успокоимся. Мы не должны верить выдумкам Отца Водоля про людей. Он годами сочиняет про них всякие небылицы. Эльфхельм не одобряет человекофобию.

– Что такое человекофобия? – послышался тоненький голос Малыша Мима. Я увидела, что он держит за руку своего прапрапрапрапрапрадедушку Отца Топо.

– Человекофобия – это беспричинный страх перед людьми, – объяснил Отец Топо, негромко, но так, чтобы ближайшие эльфы его услышали. Один из них – высокий, худощавый, слегка сутулящийся, выступил вперёд. Я сразу его узнала, и сердце застучало в груди, как испуганный барабан. Это был Кип.

– Может, этот страх вовсе не беспричинный, – сказал он.

Теперь все смотрели на него. Прочие эльфы считали Кипа немного странным. А он куда охотнее общался со своими учениками в Школе санного мастерства, чем со взрослыми собратьями.

– На самом деле, у нас есть множество причин бояться людей, – продолжил Кип.

Некоторые эльфы закивали и взволнованно зашептались.

Лицо Отца Рождество болезненно скривилось, будто он наступил на что-то острое.

– Но Кип, посмотри на меня, – сказал он. – Я ведь тоже человек.