Цвет крови. Дикие дни - Алексей Калугин

Старший референт Савелий Чипизубов отлично знал всю процедуру – спин-протектор не впервой прятался в бункере, седалищем чувствуя угрозу своей драгоценной жизни. Сначала, под пристальными взглядами мордоворотов в камуфляже, референт снял ботинки, пиджак и брюки и положил все в специальный контейнер, вместе с красной папкой, которую принес с собой. После чего прошел через три контрольные рамки. За это время одежду и обувь просветили рентгеном и прощупали две пары опытных рук. Но сразу после этого одеться Чипизубову не позволили. Прежде его самого тщательно общупали, посветили фонариком в рот и уши и проверили, не припрятал ли он чего меж пальцев ног.

Убедившись, что старший референт Чипизубов не таит в себе никакой скрытой угрозы, два здоровяка взяли его под локти, легко приподняли и доставили к тяжелой металлической двери, похожей на те, которыми закрываются банковские хранилища. Один из верных «русланов» набрал код замка, другой вставил в замок ключ и повернул его. Чипизубова с рук на руки передали двум другим борцам с терроризмом, ожидавшим по другую сторону двери. Те молча взяли референта под локти и уже не понесли, а повели по коридору, в который они втроем едва вписывались. Квадратные плечи «русланов» сдавили тщедушного Чипизубова, а те, что не касались его, с шуршанием терлись о грязно-зеленые стены. Длинные лампы, забранные колпаками из толстого, пупырчатого стекла, заливали пространство вокруг бледным, мертвенным светом. Воздух в коридоре благоухал густым, едким запахом ароматизатора «Свежескошенная трава». И все равно Чипизубов чувствовал, что от одного из «русланов» пахнет селедкой, от другого – чесноком.

Каждый раз, идя по этому коридору, Чипизубов задавался двумя вопросами. И каждый раз не находил на них ответов. Первый: почему все коридоры во всех бункерах красят в цвета с приставкой «грязно»: грязно-зеленый, грязно-серый, грязно-желтый?.. И второй: неужели спин-протектор не чувствует себя здесь крысой, загнанной в угол? Да, разумеется, из бункера имелся запасный выход. Но разве не могло так случиться, что перекрытыми окажутся оба?

Дойдя до конца коридора, все трое остановились возле еще одной железной двери. «Русланы» встали по краям от двери, спинами к стене, лицами – к референту. Заткнув большие пальцы за пояса, к которым были прицеплены перекинутые через плечи портупеи, и разведя локти в стороны, личные стражи спин-протектора уставились на Чипизубова так, будто точно знали, что он затеял какую-то пакость, а в их задачу входило угадать, что же именно он замышляет. Можно было подумать, они знать не знали, кто такой Савелий Чипизубов. А может, как раз потому так и смотрели, что знали? Каждый раз, стоя перед запертой железной дверью, под перекрестными взглядами двух верных «русланов», Чипизубов вспоминал вирши любимого поэта спин-протектора Феликса Стеклова:

Всю процедуру Чипизубов знал назубок – слава богу, проходил не первый раз. Он приблизил лицо к объективу установленной на двери видеокамеры и надавил на кнопку вызова.

Как только палец визитера касался кнопки, его изображение появлялось на мониторе, стоящем на левом углу рабочего стола спин-протектора. Стол назывался рабочим потому, что сам спин-протектор называл работой все, что бы он за ним ни делал. Даже если он целился из золотого пистолета, подаренного каким-то африканским царьком, в лоб египетской мумии, стоящей в открытом саркофаге у стены напротив его стола, он называл это работой. А почему нет? Желаете поспорить? Да сколько угодно! Только не забывайте, в чьих руках пистолет.

Если спин-протектор хотел лицезреть визитера воочию, он должен был лично ввести известный только ему одному код, отпирающий дверной замок. Никто другой сделать этого не мог, поскольку в каждой клеточке появляющегося на экране наборника стоял дактилоскопический сенсор, настроенный на папиллярный узор указательного пальца правой руки спин-протектора, а фронтальная видеокамера на мониторе при этом сканировала его лицо. Вся процедура, даже если выполнять ее очень не спеша, занимала не более минуты.

Но минута утекала за минутой, падая с протяжным звоном в пустоту безвременья, а Чипизубов все так же неподвижно стоял у железной двери, прижимая к груди красную папку. Дверь оставалась запертой, динамик молчал. Это была фирменная фишка спин-протектора – заставлять посетителя ждать в неведении, гадая, примут его или нет? Это не зависело ни от уровня посетителя, ни от его возраста, ни от того, по какому делу он пришел. Собственно, никто не мог явиться в бункер без предварительного согласования визита со спин-протектором. Но он все равно играл в свою любимую игру. Смысла в которой не было ни на грош.

Чипизубов помнил немало случаев, когда высокопоставленные зарубежные гости, прибывшие, чтобы засвидетельствовать спин-протектору свое почтение, уходили ни с чем после нескольких часов ожидания у дверей его кабинета. А спин-протектор заливисто смеялся им в спины. Что твой пятиклассник, мечущий с двенадцатого этажа презервативы с водой в прохожих, он находил свои выходки дико забавными.

Чипизубов знал спин-протектора лучше многих других приближенных лиц. Поспорить с ним мог разве что только личный психотерапевт спин-протектора. Да и то Чипизубов сильно сомневался в том что спин-протектор говорил психотерапевту всю правду. Проблема заключалась в том, что он и сам не всегда мог отличить реальность от собственных фантазий.

Референт стоял и ждал, внимательно изучая взглядом неровности сварного шва на двери. Нельзя даже сказать, что он ждал терпеливо, потому что ожидание не вызывало у него вообще никаких эмоций. Это было частью его работы. И только.

Когда дверной запор наконец-то щелкнул, Чипизубов даже на часы не взглянул – знал, что спин-протектору это не понравится. Прилепив на лицо дежурную улыбку, референт аккуратно переступил высокий порожек и ступил на устилающий пол по другую его сторону небесно-голубой ковер с ворсом таким высоким, что нога тонула в нем едва не по щиколотку.

Кабинет спин-протектора в бункере являл собой уменьшенную копию рабочего кабинета в его же резиденции номер один. Спин-протектор был крайне консервативен во всех своих вкусах и пристрастиях. Начиная с еды, в которой он отдавал предпочтение мясным блюдам грузинской кухни, и заканчивая анекдотами с бородой, которые он рассказывал снова и снова, сам при этом весело смеясь и ожидая того же от слушателей. Один из дизайнеров, оформлявший интерьер резиденции спин-протектора, кажется, под номером сорок два, назвал его вкус постмодернистской эклектикой. За что был незамедлительно уволен. Спин-протектор не только не терпел, когда ему перечили, но и не любил слов, смысл которых не понимал.

По обе стороны от двери стояли «русланы», точные копии тех, что остались снаружи. Один из них только проверил, надежно ли сработал замок после того, как дверь закрылась, и снова превратился в экспонат музея мадам Тюссо. Вдоль стен были расставлены: рыцарские латы, деревянный, раскрашенный индеец, слепок со статуи Венеры Милосской, один из первых терменвоксов, собранный самим изобретателем, высеченная из камня огромная голова китайского льва и уже упоминавшаяся мумия. На стенах висели: несколько небольших картин – Моне, Гоген, Ван Гог, Синьяк и почему-то Кандинский, – гитара Джимми Хендрикса с обгоревшей декой и сценический костюм Элвиса Пресли. В кабинете имелись также три фальшивых окна с голографическими пейзажами, которые должны были создавать иллюзию открытого пространства. Но, как и во всех резиденциях спин-протектора, окна были плотно закрыты тяжелыми бархатными гардинами – спин-протектор жил по собственным биологическим часам, которые не имели ничего общего с астрономическими, слова «время суток» для него ничего не значили. За малиновой портьерой в дальнем конце кабинета, рядом с которыми на стене висели «Подсолнухи», пряталась дверь, ведущая в святая святых – спальню спин-протектора.