Мой неотразимый граф - Гэлен Фоули

— О Господи, Джордан, да что с вами случилось? — воскликнула Мара, потрясенная его грубостью, а ведь когда-то он был воплощением хороших манер. — Сколько в вас холода и горечи!

Его губы изогнулись в усмешке.

— Поверьте, вам не стоит этого знать. — Он небрежно поклонился, развернулся на каблуках, подошел к своей лошади и взлетел в седло.

Его прощальный взгляд был полон ярости и отчаяния. Пустив лошадь в галоп, Джордан поскакал прочь. Прижав ладонь к губам, чтобы сдержать рыдания, Мара смотрела ему вслед. Слезы застилали глаза. Джордан опять ворвался в ее жизнь, лишил покоя, а теперь уходил, унося с собой надежды, которые не успели еще расцвести. Неужели она никогда не познает любовь?

Взяв себя в руки, Мара все же сумела относительно спокойным голосом позвать слуг.

— Джек! Миссис Басби! — Мара с усилием сглотнула. — Надо ехать. Томасу пора спать.

— Да, мэм. — Кучер открыл дверцу кареты и разложил металлическую лесенку.

Томас, по подсказке миссис Басби, попрощался с утками, и няня отнесла его в экипаж, где уже ждала Мара, которой Джек помог сесть. Она изо всех сил пыталась сдержать слезы и не расплакаться при ребенке, иначе тот станет ей вторить, и тогда слезам не будет конца.

Коляска тронулась. Мара хранила молчание и просто слушала безмятежное лепетание Томаса. С комком в горле она ждала, пока боль от слов Джордана хотя бы немного утихнет. Миссис Басби с тревогой наблюдала за ней. Тогда Мара отвернулась к окну, считая минуты, пока Джек привычным маршрутом доставит их домой. Двигаясь по главной проезжей дороге Гайд-парка, они выедут из него через северные ворота, как делали уже сотню раз. В Гайд-парке было несколько мощных кованых ворот, ведущих к сотням акров зеленых просторов. Ближайшие к ее дому располагались у шумной Оксфорд-стрит.

Когда экипаж Мары приблизился к ним, выяснилось, что впереди ждет неожиданное препятствие.

— О Боже! Опять! — пробормотала Мара, заметив, что в северном углу парка собралась большая толпа.

С недавних пор именно здесь нижние слои общества протестовали против различных политических действий правительства. После войны такие несанкционированные выступления участились. Англия победила, но, когда страсти утихли, люди вдруг поняли, что практически разорены.

Неспокойно было по всей стране. Возникали волнения из-за Хлебных законов. Новое повышение налогов на продукты питания грозило беднякам голодной смертью. Адмиралтейство задерживало выплаты многим тысячам матросов, и те выражали законное недовольство. На севере луддиты громили машины. По рукам ходили листовки радикального толка. Среди граждан росли опасения, что прямо здесь, на английской земле, а совсем не во Франции, действуют агенты якобитов, стремящихся вновь ввергнуть страну в кровавую междоусобицу. Премьер-министр лорд Ливерпул угрожал приостановкой действия закона о неприкосновенности личности, в случае если порядок не будет восстановлен.

Разумеется, светским леди не полагалось иметь собственное мнение по такому поводу, тем не менее Маре казалось, что запереть человека в тюрьме без всяких объяснений — несправедливо. В конце концов, они же не французы! Она сильнее прижала к себе сына и постаралась выбросить из головы мысли об аристократах и гильотине.

Сейчас в Гайд-парке собралось несколько сот людей, которые с энтузиазмом поддерживали очередного оратора, яростно выкрикивавшего список народных обид.

Обычно эти импровизированные митинги быстро и без особых конфликтов прекращались действиями конной гвардии, чьи казармы располагались в южном конце Гайд-парка. Однако пока драгуны еще не прибыли, и кучер Джек осторожно направлял лошадей сквозь толпу.

— Да что он о себе воображает, наш добрый лорд Ливерпул? Хочет отнять наши права? Людям нужен хлеб, а что нам дают? Новые налоги!

Оратор обрушивал гневные филиппики на головы премьер-министра, всего парламента, казначейства, адмиралтейства и «этого зверя» лорда Сидмута из министерства внутренних дел, но наибольшую ярость толпы вызвало имя принца-регента.

Мара напряженно сглотнула.

— Его королевское высочество все толстеет, а дети бедняков подыхают от голода!

Мара нахмурилась — гипербола поразила ее. Конечно, эти люди имеют право жаловаться, но неужели они не понимают, что в наши дни у регента совсем мало реальной власти?

Георг, правивший Англией вместо своего отца Георга III, был окружен толпой советников, каждый из которых имел собственные интересы. Если регент пытался что-то сделать самостоятельно, а не просто молча подписываться под новыми биллями и политическими документами, ему приходилось выслушивать длинные нотации своих министров о том, что он слишком неопытен в тонкостях государственного управления, чтобы принимать собственные решения. Во власти регент был похож на гигантского беспомощного ребенка. И разумеется, ему без конца напоминали, что, пока жив его безумный отец, он не настоящий король. Этот аргумент всегда побеждал в спорах регента со своими советниками.

Борьба была не в характере принца, а его неуверенность в себе играла на руку окружающим. В результате артистичная натура художника-дилетанта отступала перед доводами политиков, но винили в неудачах всегда именно регента.

К несчастью, королевская кровь в его жилах не позволяла принцу публично выступить в свою защиту или же обвинить кого-нибудь другого. Для этого он был слишком горд. Принц стоически терпел такое положение, но все больше отдалялся от собственного народа. Люди считали его равнодушным, а он страдал от непонимания и всеми силами пытался понравиться своему народу. Вечные скандалы с женой, с которой он давно расстался, лишь ухудшали положение. Каролина Брауншвейгская умела выставить своего мужа в самом невыгодном свете.

«Король-рогоносец» — так называли его оппозиционные острословы. «Как может он управлять королевством, если не в состоянии управиться с собственной женой?» — вопрошали они.

Мара сочувствовала принцу. С детства его окружали лукавые друзья-прилипалы и люди, которым нельзя было доверять. А сейчас высунулись из нор подстрекатели вроде этого оратора и своими опасными речами практически призывают к бунту.

Мара приходила в ужас при мысли, что однажды все эти бунтарские разговоры приведут ее царственного друга к окровавленным ступеням гильотины, как это случилось с таким же королем за Ла-Маншем двадцать лет назад.

— Собаки, — пробормотала миссис Басби. — Где же солдаты? Сколько это будет еще продолжаться?

Мара ответила ей мрачным взглядом. Тем временем кучер кричал на толпу, чтобы люди расступились и пропустили карету. К несчастью, настроение в толпе уже стало воинственным. Возбужденные граждане отказывались действовать по указке ливрейного кучера на облучке элегантной кареты с аристократическим гербом.

Слушатели неистовствующего оратора толклись на месте, угрюмо поглядывали на кучера и закрывали путь. Наконец пара самых отчаянных решилась на вызов:

— Почему это мы должны уступать тебе дорогу? Езжай другим путем.