Секрет индийского медиума - Юлия Нелидова

Пришло время, когда головешки в камине наконец совсем остыли, — а это как раз была та минута, когда все исходили криком и визгом, прыгая под елкой. Ромэн поспешно разделся до пояса, чтобы не испачкать в саже платья, нырнул в логово камина, на липкой медицинской ленте крест-накрест приклеил три мешочка с горючим. Все! Теперь дождаться бы появления прекрасной Зои. А потом — налет на Архив. Ох, поскорее бы пришла сестрица, еще немного, и его начнут подозревать в недобром замысле.

К восьми вечера внизу у подъезда собралось внушительное количество экипажей и саней. За дверью все чаще стали раздаваться звонкие голоса разноликих незнакомцев — началось…

Рождественский ужин Ромэн тоже просидел в библиотеке. Всем домом его ходили уговаривать принять участие в застолье, но тот отмахивался из последних сил, пока наконец не пробило одиннадцать, и только тогда юный Лессепс со спокойным сердцем уступил свой почетный пост Ульяне.

— Какая досада, месье Габриелли, такой вечер, а вы больны, — стенала Дарья Валерьяновна.

— Неужели мадемуазель Зои ничего не может для вас сделать? — вторила матери Катенька, расставляя свечи. — Ведь жалко же!

— Жалость, — отрезала с внезапной строгостью медиум. — Это чувство неведомо людям шестой расы. Жалость порождает безнравственность, леность. Жалость отнимает у человека душу, поскольку вместе с жалостью вы проявляете сомнение в мощи души: в силах ли ей нести свою ношу. Жалостью вы унижаете дух, уничтожая, превращая в ничто. Высшие Силы даруют каждому испытания в соответствии с силой духа и тяжестью кармических узлов, каждый должен сам распутать их. Брат не слушает свою сестру, оттого наказан плохим самочувствием. Николя, если твоя голова по-прежнему болит, иди в постель. Не мучь себя.

Всхлипнув, как дитя, потерев пальцами бинты под волосами, Ромэн вышел из библиотеки. Волнение перед предстоящей операцией столь сильно сказалось на цвете его лица, что и вымучивать и изображать бледность ему не пришлось. Он вышел, шатаясь. Маленький Сеня вызвался проводить дорогого гостя.

Спиритический сеанс превзошел все ожидания. Час гости, в полумраке взявшись за руки, старательно вещали выдуманные на ходу Ульяной всяческие колдовские звуки. То по ее велению они мычали, то рычали, свистели и жужжали. Легким подергиванием носка туфельки девушка шелестела занавесками и сосновыми ветками в вазах. Тех, кто неожиданно изъявлял желание проверить, что шевелится на подоконнике и отчего без сквозняка колышутся шторы, медиум строго отдергивала.

«Сеанс, — заявила она, — не возымеет успешного завершения, если всякий раз присутствующие, когда она настраивается на связь с потусторонним миром, будут нарушать тишину и покой».

Порой гости забывали дышать, чтобы не испортить лучшего, по их мнению, рождественского праздника.

Когда мешочки из тонких бараньих кишок, приклеенные Ромэном к внутренней стенке каминного дымохода, нагрелись, истончились и полопались, Ульяна услышала легкий шорох и почувствовала тонкий аромат жареной плоти. Бревна ярко вспыхнули, посыпались искры, а следом через каминную решетку повалил густой дым.

Чтобы предупредить возможное всеобщее замешательство, она поспешила выкрикнуть:

— Он с нами. Не двигайтесь. Он исчезнет. Он явился и настроен благожелательно, не спугните его, прошу вас…

Дым в библиотеке вызвал непрекращающуюся волну криков и вздохов. Стало еще душнее, дамы обмахивались веерами, мужчины сняли сюртуки и расширили галстуки, по их вискам катились струи пота.

«Но то ли еще будет», — хохотала про себя Ульяна, наслаждаясь зрелищем всеобщего ужаса, и довольная сильнее дергала носками туфлей под скатертью.

Заметались шторы, упали книги, слетела с подоконника ваза, опрокинулись канделябры, потухла часть свечей. Стало темнее. Некоторые дамы впали в истерику — визжали, как свиньи на бойне, иные попадали в обморок, их оттащили к углам, усадили на стулья.

В дыму Ульяна вдруг засветилась, ибо фосфоритовый состав, которым она себя заранее опрыскала, напитал света, а воцарившийся полумрак сделал исходящее от нее свечение отчетливей. Она выпустила руки соседей и встала, подняв ладони вверх. Лицо искажено уродливой гримасой, кожу словно пронизывает космическое сияние.

— Он в моем теле… — проронила медиум, замерев как истукан, настолько измененным и страшным голосом, что в обморок упали хозяин дома и еще один великовозрастный господин в старомодном сюртучке. — Ваши вопросы!

Смелых оказалось достаточно, посыпались вопросы о жизни, смерти, наследствах, учебе, торговле — обо всем насущном. На все это Ульяна ответствовала пространно, слова ее могли бы удовлетворить даже самого взыскательного вопрошателя, ибо многих изучила достаточно, чтобы знать, какие ответы те желали услышать. Делать предсказания она училась у цыганок, промышлявших гаданием, тщательно запомнив многие замысловатые ответы, что они давали, глядя на ладонь или веер карт, особенность которых как раз и состояла в небывалой универсальности, а та, в свою очередь, простачкам разным мнилась истиной с точностью да прямым попаданием.

Дым тем временем рассеялся, стала выветриваться и угасать фосфоритовая краска. Надо было переходить ко второму акту представления, самому интересному, но не самому простому. Ульяна знала, что фосфор быстро улетучится, Ромэну времени не хватит. Нужно задержать гостей еще как минимум на час, и для этого у нее имелся маленький шприц, который уже был испытан, наполненный на сей раз безобидной камфарой, но концентрацией, превышающей обычный раствор в несколько раз. Достаточно одного укола, чтобы сердце зашлось галопом.

А для паники, тем паче в столь напряженной обстановке, в духоте и полумраке, того достаточно, чтобы к спиритическому сеансу добавить и вполне эффектный сеанс экзорцизма. Когда Ульяна говорила, что собирается отомстить Бирееву, она имела в виду не только невинную шутку с безделками из ограбленной ею ювелирной лавки. Оставалось надеяться, что пахучие благовония поглотят едкий запах камфары — ее будущего орудия преступления, а полнокровный и склонный от природы к высокому давлению банкир в полной мере ощутит его действие на себе.

— Последний вопрос, — отрубила Элен Бюлов, чувствуя, что силы на исходе. Держать руки постоянно поднятыми — занятие не из легких, еще тяжелее сохранять на лице маску предсмертной агонии.

Тут Биреев, слава небесам, вспомнил о сокровищах скопцов и почти выкрикнул, где, мол, вы зарыли свои вклады, которые полиция так и не смогла сыскать.

Полуопущенные дрожащие веки медиума вдруг резко вскинулись, глаза стали круглыми, как блюдца, ладони задрожали, рот искривился.

— Кто желает знать?

И сказаны были эти три слова ужасающим, замогильным тоном, да еще и с использованием уловки чревовещания — когда губы остаются неподвижны, но слова льются из горла, словно сами по себе, словно рождаются в утробе. Гости, до того несколько освоившиеся и уже принявшиеся шептаться, мгновенно замолчали.

Медиум перестала дрожать и застыла с широко распахнутыми глазами, уставившись неподвижным остекленевшим взглядом на Биреева. Тот замер с бледным, вытянувшимся и перепуганным лицом. Словно пугливый лесной олень, почуявший близость охотника, сжался, напрягся, даже со стула соскользнул вправо — аккурат в направлении двери. Так и сидел вполоборота между Катериной Семеновной и госпожой Михайловой, готовый в любую минуту дать деру.