Оппозиция, или Как противостоять Путину? - Сергей Кара-Мурза

Это— наивное мальтузианство, которому привержена часть всех слоев общества. Уделив порядочно места этому «монологу» и не дав противоположного «слепка», автор подводит читателя к мысли, что мальтузианство сегодня широко распространено среди русских крестьян. Это — исключительно сильный тезис. Если бы он был верен, это означало бы, что крестьянство, вслед за большой долей интеллигенции, отщепилось от русской культуры, которая была крайне нетерпима к этой идеологии. Вопрос поднимал в 1925 г. A.B. Чаянов. Отмечая, что во Франции сильна приверженность мальтузианству зажиточного крестьянства, он показал, что этого не было у русских крестьян. Он дает этому объяснение исходя из принципов землепользования в общине.

Приведенные автором данные не позволяют поверить в его намек или отвергнуть его — они вообще ни о чем не говорят. Поражает же его равнодушие и даже благосклонность к оживлению установок социал-дарвинизма (под воздействием резкого расслоения). Это — знаки грядущей трагедии, новой вражды на селе.

Второй тезис, даже лейтмотив всей статьи — благоденствие, якобы принесенное реформой Ельцина в русскую деревню. Тут газета «Завтра» начала год с явно нетривиальных утверждений. Просто смена вех. (Странно, что тут же, на другой странице, оппозиция критикуется за мягкотелость.)

Конечно, когда есть расслоение, перераспределение богатства, то нетрудно набрать восторженные монологи. Вопрос — насколько это научно? Можно же было бы дать в комментариях не мнения, а объективные данные— что получило село от реформ.

Тот факт, что благостные выводы собраны отовсюду — из Поволжья и с Алтая, из Сибири и с Севера, дела не меняет. «Лучше стали жить. Недавно зажились…», «Сейчас люди богаче живут— трактора, грузовики покупают… По-моему, богаче. А то ли не богаче?!», «Стараются питаться разнообразно, ни в чем себе не отказывать… Молоко, сметана, творог, сливки есть в каждой семье. С мясом проблем нет» — и т. д. Спасибо товарищу Ельцину за нашу счастливую старость.

Автор, описав всю эту благодать, делает второй сильный вывод: «Очень характерно такое высказывание: «Нам голод не страшен. Это вы там в городе повымрете». Явно крайнее, надрывное высказывание социолог выдает за «очень характерное», за якобы утвердившуюся в крестьянстве установку. Мол, наконец-то реформа пошла, союз рабочего класса и крестьянства разорван. Это— чистая идеология, под ней никакой «объективности» не видно.

Но предположим даже, что автор в своем выводе уверен. Поразительно, что социолог приводит его бесстрастно, считая, что он всего лишь «резюмирует проблему питания». Ведь если принять тезис, то речь идет о расколе народа, об «отделении села от России», об уже идущей в умах крестьян холодной гражданской войне против города. Контраст смысла с благостным контекстом просто вопиет.

Особо напирает В.Г. Виноградский на то, что крестьяне якобы много покупают тракторов. Старушке, увидевшей у соседа два трактора, простительно сказать: «много». Наука же более трех тысяч лет оперирует числами. Известно, что фермеры в России имеют 3 трактора на тысячу га пашни при среднеевропейской норме 100–120. Много это или мало — три? А если брать не соседа Володю, а село в целом, как экономический организм — много оно стало получать тракторов при Ельцине? Вот закупки тракторов внутри России (тыс. штук): -199*1–216; 1992–157; 1993–114; 1994–38; 1995–25; 1996 (прогноз)— 25. В целом на всю сельскохозяйственную технику спрос в России за четыре года реформ снизился более чем на 90 %. Разве не обязан был бы ученый дать эту справку к восторженному мнению бабы Мани из села Уткино?

Коллективные хозяйства «Валерька» явно не жалует. Когда о них заходит речь, к монологам его «соавторов» он добавляет свои ремарки: «Везут, воруют, по ночам не спят. (Добродушно смеется.) Растаскивают колхозное имение!»; «Самое главное— мое! Ты понял? Мое! А в колхозе?! Тащат вовсю! И ничего там никогда не будет, в колхозе-то! (Смеется, весьма язвительно.)» И сколько тут восклицательных знаков, как их только диктофон засек.

В авторских комментариях сказано многообещающе: «Вся проблематика существования новейшего двора так или иначе вращается вокруг вопроса о форме собственности на землю. Во всяком случае, об иных проблемах крестьяне говорят мало… Идея своей земли, чувствуется, их очень волнует». Чувствуется! Тут бы и дать крестьянам слово, пропорционально важности вопроса. Но, видно, диктофон заело. Приведена всего одна фраза — того, «язвительного»: «Без частной собственности и без спекуляции ничего на базаре не будет». Негусто на 15 тыс. страниц, на которых «об иных проблемах крестьяне говорят мало».

Сам этот способ создать впечатление, будто «голоса крестьян России» — за частную собственность на землю, для ученого недопустим. Ведь известно, что крестьяне— против, и год за годом эта их установка подтверждается. Как же можно давать «монологи» без комментария?

А что нам говорят о производстве? Судя по всему, В.Г. Виноградский, вслед за своим патроном из Манчестера, уповает на фермера. Он пишет: «Работа в коллективном хозяйстве не очень волнует, по словам рассказчиков, членов (?) современного двора. Зато все продуктивные усилия развернуты сегодня в сторону собственного хозяйства». Это — после пяти лет таких ударов по колхозам, каким подвергалась кроме них, пожалуй, только армия. Да, после всех этих ударов «село отступило на подворье» — силы были неравны. Это и привело к тому, что производство упало вдвое и Россия, войдя в режим полуголода, утратила продовольственную независимость.

Это означает, что быстро свертываются созданные за советское время «цивилизованные» формы производства. Восстанавливаются архаичные технологии и организация труда — с огромным откатом из-за того, что на селе уже отсутствует тягловый скот. Возникает никогда не существовавшая, неизвестная миру система, сочетающая остатки современной электротехники с технологией раннего земледелия.

Снижается товарность производства, оно еле обеспечивает само сельское население. По сравнению с «нерыночным» 1985 годом в «рыночном» 1992 году товарность зернового производства снизилась в России с 40 до 24 %, а картофеля — с 22 до 8 %. Уже на первом этапе рассредоточения скота с ферм на подворья при потере всего 1 % поголовья коров товарность молока в России упала на 26 %. Умиление либеральных идеологов таким усилением подворья вызвано лишь тем, что оно внешне напоминает частное («фермерское») хозяйство. На деле подворье является укладом средневековым, докапиталистическим. Его усиление — признак разрухи.

А что же фермеры, как они «накормили Россию». Ведь эксперимент поставлен крупномасштабный — крупнее некуда. Фермерам отрезали огромный клин угодий — 10 млн. га. С них они дают чуть больше 1 % всей продукции. Продуктивность в семь (!) раз меньше, чем даже в сегодняшних полузадушенных колхозах. Чему тут можно радоваться?

Социолог В.Г. Виноградский умиляется: «Таким образом, заметно изменившийся за 60 лет крестьянский двор начинает постепенно, на ощупь восстанавливать свои родовые качества, привычки и знания». Мол, слава богу, советский морок кончился, русские мужички станут самими собой. Что же это такое, если на доступном языке? Сам же социолог поясняет: «Ради интенсивного использования ресурсов доколхозного двора хозяин не жалел ничего, даже подрастающее поколение, очень рано включая его в дворовую работу… Много и тяжело работали все члены семьи. И заставляли их не привязанность и любовь к земле, а, скорее, нужда. Ради этого — постоянная самоэксплуатация». И вернуться к этому — благо? Благо — для кого?