1985 - Евгений Бенилов

На середину сцены из-за кулис вышел грузный смурной человек в милицейской шинели и, воздевая руки к небу, обратился к невидимой аудитории:

Я страж порядка, доблестный блюститель,

С невинными детьми на встречу я иду.

Я буду нежный, добрый, мягкий их учитель,

Добро и Истину я в души их введу.

Человек неуклюже повернулся на месте и, сверкая бельмом на левом глазу, вперевалку подошел к Эрику:

А это кто таится в полумраке?

Кто гадко скрючился, ощерив острый зуб?

Коль враг ты — приготовься к схватке,

Но если друг — приди ко мне на грудь!

И милиционер Воодушевленцев распахнул объятья.

Вдруг выражение его лица изменилось с великодушного на подозрительное: «Слушай, парень, — прошипел он, не опуская рук, — а ты кто такой?» «Как — кто? — не понял Эрик в надежде выиграть время, — Артист Халдеев.» В темной глубине клуба всыхнула зажигалка — кто-то из незанятых в текущей сцене актеров закурил. «Не пизди! — твердо возразил милиционер, буравя Эрика бельмом, — Уж я-то Борьку Халдея знаю, не одну поллитровку с ним раздавил!» «Ван Даал и Воодушевленцев, почему бормочете себе под нос? — вдруг вмешался режиссер, — Действуйте, Халдеев!.. или опять все позабыли?» Не раздумывая, Эрик ударил милиционера ребром ладони по шее чуть ниже уха. Тот рухнул на пол — раздался глухой удар, дощатая сцена заходила ходуном. Возникла тягостная пауза: Эрик не знал, что ему делать; Невинные Дети стояли, как ни в чем не бывало; режиссер нетерпеливо барабанил пальцами по подлокотнику кресла. «А теперь чего ждете?! — не выдержал, наконец, последний, — Переодевайтесь в его одежду!»

Не веря своим ушам, Эрик стал расстегивать ватник.

«Не ожидал я, что такого нерадивого артиста из Голявкино пришлют. — сокрушенно покачал головой режиссер, — Вместо первой репетиции в вытрезвителе оказались, на вторую — абсолютно неподготовленным пришли!» Эрик не отвечал, стаскивая шинель с лежавшего, как мертвое тело, Воодушевленцева. «Талант, конечно, важен, — назидательно продолжал режиссер, — однако и усердие надо иметь!» Невинные Дети обреченно, как коровы на дойке, смотрели перед собой, изредка подергивая дряблыми ляжками. «Я, когда в ГИТИСе учился, может, и не самый талантливый на курсе был, однако ж через свое усердие все пятерки в дипломе заслужил!» — режиссер встал и прошелся взад-вперед перед сценой. В темной глубине клуба млечным путем горели огоньки сигарет, тянуло табачным дымом. Прыгая на одной ноге, Эрик одевал милицейские брюки. «Только вот 'лапы' у меня не было! — в голосе режиссера зазвучала надрывная нотка, — А потому распределили меня сюда, в вонючие Мерзуны … Господи, сколько мне еще гнить здесь придется?! — очки его сползли на кончик носа и затуманились, обтянутые свитером острые лопатки дергались вверх-вниз, — Эй вы, там … а ну, кончайте в помещении курить!!!» — заорал он с ненавистью. Эрик зашнуровал ботинки, переложил респиратор в карман шинели, подобрал с пола правдолюбцевскую кобуру и нацепил на себя. «Переоделись?» — «Да.» — «Так чего ж стоите?» Эрик подобрал с пола листки с пьесой и стал искать нужное место. Раздетый до белья Воодушевленцев мирно лежал, присыпанный арестантской одеждой. «Горе мне с вами, Халдеев! — с горечью воскликнул режиссер и зачитал на память, — 'Ван Даал прыгает со сцены — пробегает, трусливо озираясь, вдоль прохода — с подлой ухмылкой выскакивает из зрительного зала' … Действуйте, наконец!..» Эрик, не споря, подчинился. Бежать, трусливо озираясь, в длинной милицейской шинели было неудобно. Чересчур широкие штаны сползали, кобура на плохо затянутом поясе моталась и хлопала по животу. Закрывая входную дверь, он услыхал раздраженный голос режиссера: «Что лежите, Воодушевленцев, ваш же монолог сейчас!»

Времени у Эрика, по самой оптимистической оценке, было минуты три.

Он посмотрел кругом и заметил запаркованный метрах в десяти от двери клуба желто-синий милицейский газик. На улице не было ни души. Эрик бросил листки с пьесой на снег, сдвинул кобуру на бок, подбежал к газику, рванул дверцу с водительской стороны (оказалась незаперта) и сел за руль. На мгновение он замер, собираясь с мыслями, затем по какому-то наитию сунул руку в карман шинели — и нащупал связку ключей. (Громко колотилось сердце, из-под милицейской ушанки по вискам стекал пот.) Эрик выбрал подходящий ключ, вставил в зажигание и повернул. «Р-р-р!» — машина резко дернулась и заглохла. Он чертыхнулся, судорожно вспоминая занятия по шоферскому делу в летнем военном лагере, спустил ручной тормоз, нажал левой ногой на сцепление, правой — слегка на газ и еще раз повернул ключ: «Р-р-р-р-р!» Мотор взревел, потом заурчал ровно — можно было ехать. В зеркале заднего обзора Эрик увидал, как из клуба вывалилась костлявая помощница режиссера и стала озираться по сторонам. Он отпустил сцепление — машина дернулась, и мотор заглох опять. Из клуба выбежало еще три-четыре человека. «Вон он, в машине!» — завизжала помощница, указуя костлявым перстом. Эрик снова завел мотор, как можно плавнее отпустил сцепление и тронулся с места. Позади раздались неразборчивые крики. Выехав из деревни, он увеличил скорость до семидесяти километров в час и перевел дух. Отер с лица пот. Газик подпрыгивал на ухабах. План действий был ясен: отъехать от проклятых Мерзунов как можно быстрее и дальше, а потом — по обстоятельствам.

Через десять минут Эрик увидал знак приближающегося перекрестка и указатель:

Прямо: п/ф 133 км,

Налево: колхоз им. Юности Шеварднадзе,

Направо: совхоз им. Гулям Хайдаровой.

Эрик поехал прямо. После перекрестка дорога стала немного шире, и он довел скорость до восьмидесяти километров в час. Быстрее ехать было невозможно: машину начинало мотать на ухабах, и Эрик боялся не справиться с управлением.

Через двадцать минут дорога нырнула в лес. Еще через десять, сквозь деревья по правой стороне замаячила насыпь железной дороги.

Эрик остановил газик в более или менее укромном месте метрах в ста от станции, сунул ключи в «бардак» и захлопнул двери — так, чтобы их нельзя было отпереть снаружи. Через три минуты он поднялся на платформу. Рядом с вывеской «п/ф 133 км», под показывавшими 11:14 часами располагалась кассирская будка с зарешеченным окном и наклеенным на стену расписанием. Эрику продолжало везти — ближайшая электричка в Москву уходила через шесть минут (следующая — в 12:43, предыдущая — в 9:21). Он пошарил по карманам и выудил бумажник: там лежало удостоверение майора МВД на имя А.И.Говядина, водительские права с фотографией (Александр Ильич свирепо прищурил бельмо) и довольно много талонов (в основном культурно-просветительных, плюс несколько ресторанных). На что покупать билет?… — ни одного транспортного талона в бумажнике не оказалось. С тяжелым сердцем Эрик подошел к окошку кассы и постучал (зайцем ехать было нельзя: осложнения с контролерами, в его теперешнем положении, могли оказаться летальными). Дверца немедленно распахнулась, обнаружив старушечье лицо, обвязанное серым пуховым платком. «Извините, пожалуйста, — просительно сказал Эрик, — не могли бы вы продать мне билет до Москвы за ресторанные или просветительные талоны?» «Билет?… — удивилась кассирша, — Ты что, милок, удостоверение потерял?» «Какое удосто… — начал было Эрик, но осекся, — Не потерял — забыл.» «Но дома-то оно у тебя есть?» «Конечно! — горячо заверил он, — На комоде лежит!» «Ну, тогда так езжай, милок. — старушка разговаривала с ним, как с маленьким, — Я нашей доблестной милиции на слово верю!» Кляня себя за идиотизм, Эрик отошел в сторону. «Да и не спросят контролеры с тебя билет, ежели ты в форме!» — прокричала ему вдогонку кассирша.