Дневник тайных пророчеств - Антон Грановский

Шюре и Гриффит переглянулись.

– Это сумасшествие, – сказал судья. – Вы подпишете себе смертный приговор. И, уверяю вас, колдуны не дадут вам умереть легкой смертью. Они очень мстительны.

– И тем не менее я рискну, – сказал Гумилев. – Все здешние чудеса – не более чем фокусы. И я буду рад доказать вам это.

– Но зачем? – удивленно спросил Шюре. – Зачем вам это, Николя?

– Я приехал в Африку по заданию Музея этнографии, – ответил Николай Степанович. – В сферу моих интересов входят не только абиссинские предметы обихода, но и легенды с преданиями. Кроме того, мне чертовски любопытно.

– Хотел бы я отправиться туда с вами, – глухо проговорил Петруччио Браккато.

– Синьор Браккато, у нас с вами договор, – напомнил ему Куницын.

– Да, я помню.

Дверь открылась, и в «кают-компанию» вошел негр-слуга с подносом, на котором стояла склянка с какой-то бурой жидкостью.

– А, явился, голубчик! – со свирепой насмешливостью сказал ему Куницын. – А ну, поди сюда!

Чернокожий слуга подошел к помещику и с поклоном протянул ему поднос.

– Видали болвана? – проговорил Куницын, обращаясь одновременно и к слуге, и к присутствующим. – Он должен был принести мне лекарство десять минут назад! Эй, черномазый!

Слуга что-то пролопотал на своем языке.

– И чего лопочет – не пойму, – хмуро сказал Куницын. – Всему этих обезьян надо учить. Ну, ничего, мою школу он запомнит.

Куницын поманил к себе негра пальцем и, когда тот наклонился, ударил его кулаком по зубам. Ударил лениво, без замаха, как пинают под зад нашкодившего пса.

Слуга упал на пол, но тут же встал, готовый выполнить любое приказание своего хозяина. Всем присутствующим стало неловко.

Шюре и Гриффит сделали вид, что ничего не произошло. Браккато смотрел на негра равнодушным и как бы отсутствующим взглядом, как человек, который давно познал человеческую природу и уже перестал удивляться.

Лишь Гумилев побледнел и поднялся с кресла.

– Господин Куницын, – сухо произнес он, – вам не кажется, что это не очень благородно?

Говорил он по-русски, спокойно, без аффектации.

– Что-о? – протянул помещик, ошарашенно глядя на молодого человека.

– Вы ударили человека, который не может ответить вам тем же, – так же спокойно сказал Гумилев. – А это свинство. Впрочем, я оставляю за вами право доказать обратное.

Месье Шюре повернулся к Гриффиту и быстро спросил по-французски:

– О чем они говорят?

– Кажется, наш русский приятель решил вызвать своего земляка на дуэль, – ответил англичанин.

Между тем крупное лицо Куницына побагровело и покрылось каплями пота.

– Да вы… Да ты… Да ты понимаешь, с кем говоришь, мальчишка? – рявкнул он таким басом, что на столике зазвенели рюмки. – У меня два завода и ткацкая фабрика! Да я тебя…

– Стало быть, вы не намерены доказывать обратное, – насмешливо констатировал Николай Степанович.

Куницын в ярости вскочил с кресла. Гумилев спокойно взглянул ему в лицо.

– Я с тобой посчитаюсь! – прорычал помещик. – Но не здесь и не сейчас. Слишком много чести для такой мокрицы, как ты. Ты сдохнешь, как собака, и сгниешь под африканским солнцем. Я тебя размажу. Я тебя разорву. Я тебя…

Тут Браккато, до сих пор сидевший неподвижно, выхватил из-за пояса нож и метнул его. Нож вонзился в стену гостиной, заставив всех вздрогнуть и отвлечься.

Острие ножа пригвоздило к стене черного скорпиона. В то время, когда все разглядывали скорпиона, Гумилев посмотрел на меткого итальянца. Тот сидел в кресле с самым беззаботным видом. На какое-то мгновение взгляды их встретились, и Браккато слегка приподнял уголки губ, изобразив вежливую улыбку.

Помещик Куницын повернулся к Гумилеву.

– Ладно, господин путешественник, еще свидимся, – прорычал он, нахлобучил на голову соломенную шляпу, повернулся и вышел из «кают-компании».

Несколько секунд мужчины сидели молча, потрясенные тем неожиданным оборотом, который приняло дело. Чернокожий слуга по-прежнему стоял посреди комнаты.

– А вы, я вижу, любите испытывать судьбу, – тихо проговорил, обращаясь к Гумилеву, итальянец.

– Скорее себя, – ответил Николай Степанович.

Браккато усмехнулся и понимающе кивнул.

– Советую вам почаще оглядываться, – сказал он. – Я изучил характер этого самодура. Он не оставит вас в живых.

– На все воля Божья, – ответил ему Гумилев.

– Вы правы. – Итальянец зевнул и добавил: – Кстати, если вы каким-то невероятным образом найдете племя черных колдунов – будьте бдительны. У этих ребят есть забавная привычка: опаивать человека колдовским зельем и делать его своим покорным рабом. Я сам видел. Если с вами произойдет что-нибудь подобное, мой вам совет: выпейте русской водки. Это помогает.

– Благодарю вас, – сказал Гумилев и стал с самым беззаботным видом прикуривать сигарету.

* * *

Вечером Николая Степановича ждал очередной сюрприз. Едва он вошел в свою комнату, как от стены отделилась темная тень и приникла к его плечу.

– Ты светлая звезда таинственного мира! – тихо прошептала девушка, приподнялась на цыпочки и впилась в губы Николая Степановича горячим, обжигающим поцелуем.

Это была жена губернатора.

– Нет, – сказал, овладев собой, Гумилев. – Вы не должны!

– Не понимаешь! О любви… – Девушка снова поцеловала Гумилева, обвила его шею руками и вдруг, как опытный борец, повалила его на кровать. Николай оказался сверху, и тонкие женские руки держали его на удивленье крепко.

Николай Степанович вдруг почувствовал, как вся комната наполнилась ароматом цветов. Он вскинул голову и увидел, как прямо в воздухе перед ним распускаются цветы – белые, красные, синие, желтые.

– Колдовство! – воскликнул он по-русски.

– Колдовство! – хрипло отозвалась девушка.

Николай увидел ее гибкое шоколадное тело, крепкую грудь с темными торчащими сосками. Голова его закружилась, и он принялся целовать эбеновое, пахнущее цветами тело девушки. Она запрокинула голову, отдаваясь поцелуям Николая и страстно шепча:

– Чертова кукла… Чертова кукла…

Неожиданно Николай Степанович отпрянул и быстро проговорил:

– Твой муж принял меня в своем доме как дорогого гостя. Я не могу и не хочу обманывать его.

Гумилев вскочил с кровати, подошел к двери и рывком распахнул ее.

– Ваше высочество, я прошу вас уйти! – взволнованно сказал он по-французски.

Цветы, висящие в воздухе, вдруг вспыхнули огнем, потемнели и свернулись, как горящий целлулоид. Аромат, исходящий от них, сменился резким, тошнотворным запахом горящей плоти.