Стрелок. Митральезы для Белого генерала - Иван Оченков

Скобелев, в свою очередь, приказал немедленно выбить их оттуда, для чего выделили роту Красноводского местного батальона, державшуюся до сих пор в арьергарде, и потому не принимавшую активного участия в перестрелке с противником. Увы, это было не лучшим решением. Дело в том, что рота была сборной и входившие в ее состав солдаты и офицеры занимались до сих пор в основном гарнизонной службой и не имели настоящего боевого опыта. Кроме того, она была единственной из всего отряда, все еще вооруженной винтовками Крнка[16].

Их противник, напротив, имел множество трофейных винтовок Бердана, куда более метких, скорострельных и дальнобойных. Поэтому нет ничего удивительного, что попав под огонь, непривычные к бою солдаты смешались и залегли в первом попавшемся арыке[17]. А когда командовавший ими поручик Владимиров попытался поднять их в атаку, они остались лежать.

– Поддержать бы их, – заметил наблюдавший за всем этим Будищев.

– Без приказа я и шагу не сделаю, – отрезал Шеман.

– Понятно.

– Вот и прекрасно!

Пока они спорили, на сложившуюся ситуацию обратил внимание и сам Скобелев. Не взяв с собой ни одного ординарца, он подскакал к месту боя и начал командовать:

– Встать! Смирно! На караул!

Ошалевшие солдаты вскочили и послушно проделали несколько ружейных приемов. Генерал все это время гарцевал перед ними, будучи превосходной мишенью для текинцев, но как ни странно, хотя вокруг него постоянно свистели пули, ни одна из них не задела ни самого Михаила Дмитриевича, ни его коня.

– Твою же мать, – только и мог сказать на это Будищев, одинаково сильно ненавидевший шагистику, атаки в плотном строю и винтовки системы Крнка в особенности.

– Эй, морячки, – окликнул их незаметно подъехавший полковник Арцышевский. – Ну-ка возьмите одну свою митральезу и поддержите красноводцев с фланга.

– Слушаюсь! – обрадованно гаркнул Дмитрий и хотел было кинуться выполнять, но задержался и вопросительно посмотрел на Шемана.

– Действуйте.

Засевшие в садах текинцы тем временем с немалым изумлением наблюдали за строевыми экзерцициями «белых рубах». Им, вольным детям пустыни, было трудно понять значение дисциплины, строя и тому подобных вещей. Они привыкли сражаться яростно, пылко, азартно, но при этом каждый сам за себя. И теперь крохотная горстка русских, состоящая из разных людей, но действующая при этом как единый организм, вызывала у них недоумение, переходящее в злость. Охваченные этим чувством туркмены усилили огонь, но странное дело. С тех пор как Скобелев поднял роту, ее как будто накрыл невидимый зонтик, и ни один из выполняющих строевые приемы солдат не был даже ранен. Пули летели все гуще, а эффект от этого становился все меньше.

К тому же занятые стрельбой текинцы не заметили, как несколько левее линии красноводцев на позицию встала митральеза. Прикинув расстояние, Будищев нежно, будто на плечи любимой женщины, положил ладони на рукояти и на выдохе вдавил большие пальцы в гашетку. Сложная машина в ответ послушно зарокотала, окутав своего создателя и одновременно стрелка клубами белого дыма.

Обрушившийся на текинских стрелков свинцовый ливень разом смел их с глинобитных стен, заставляя пригибаться, прячась от смертельной опасности. А на головы и плечи укрывшихся летели ошметки ветвей и листьев, покрывая их тела подобно савану.

– Ать-два, ать-два! – командовал приободрившимися солдатами Скобелев, и те несокрушимой стеной двинулись вперед.

– Стой! Заряжай! Целься! Пли! – махнул саблей генерал, и слитный залп шестилинейных винтовок влупил по притихшим жителям пустыни.

Не выдержав натиска и огня, те начали спешно ретироваться, не думая больше о продолжении перестрелки. Через несколько минут сады были совершенно очищены от неприятеля, и Красноводская рота с бравым видом и песнями вернулась к остальному отряду.

– Кто приказал? – тоном, не предвещавшим ничего доброго, поинтересовался Михаил Дмитриевич у моряков.

– Полковник Арцышевский! – отвечал ему вытянувшийся во фронт Будищев, преданно поедая начальство глазами.

– Ну-ну!

Наконец, рекогносцировка была окончена, и можно было возвращаться. Устроив напоследок артиллерийский налет на Денгиль-Тепе и его окрестности, русские построились в походную колонну и под звуки марша в исполнении оркестра дагестанского полка двинулись назад к Егин-Батыр-Кале.

Семьдесят гранат и сорок шрапнелей, обрушившихся на текинскую цитадель и ее окрестности, не смогли нанести значительных разрушений, однако вызвали немало жертв, в том числе среди женщин и детей, укрывшихся в безопасном, как им казалось, месте. Обозленные этими потерями туркмены тут же вышли из крепости и один за другим бросались на уходящий русский отряд. Однако с какой бы стороны ни нападали толпы текинцев, везде их встречали пушечные залпы и пулеметные очереди.

Постоянные взрывы, ружейная трескотня и музыка сливались временами в один непрерывный гул, отдававший какой-то фантасмагорией. Двигавшийся в арьергарде вместе со своим взводом Будищев успел потерять счет остановкам, во время которых он точным огнем отгонял наседавших врагов. Вода в кожухе постоянно кипела, механизм несколько раз заедал, но он, вертясь как белка в колесе, успевал доливать охлаждающую жидкость, чинить неисправности и стрелял, стрелял и стрелял.

Наконец, им удалось достичь лагеря и остановиться на отдых. Текинцы, только что буквально наступавшие русскому отряду на пятки, отошли за ближайшие возвышенности.

В Егин-Батыр-Кале Скобелевым был оставлен небольшой гарнизон во главе с войсковым старшиной Верещагиным[18]. Пока основные силы ходили на рекогносцировку, оставшиеся как могли укрепились в брошенном текинцами ауле, заготовили топлива для костров, разложили их на точно отмеренном расстоянии от лагеря и все это под постоянным наблюдением противника. Все время, пока продолжались работы, вокруг крутились небольшие группки вражеских всадников. Иногда они соединялись между собой и пытались напасть, но русские тоже не дремали и встречали джигитов картечью или слаженными ружейными залпами. Как правило, одного такого «вразумления» оказывалось вполне достаточно, и волна атакующих бессильно откатывалась назад, снова разбившись на несколько мелких кучек.

Все это время гардемарин Майер страстно желал только одного, чтобы текинцы подошли, наконец, к его огневому рубежу и дали ему возможность отличиться. Но, увы, их либо раньше рассеивал меткий огонь двух горных пушек, приданных их маленькому гарнизону, либо несносные жители пустынь нападали с другой стороны и отступали прежде, чем моряки успевали развернуть и приготовить к стрельбе массивную митральезу. Точнее массивным и неудобным был колесный станок, на котором вполне могло бы разместиться какое-нибудь более солидное орудие, скажем, трехфунтовка.