Формула красоты - Станислав Хабаров

Создавая автономную платформу, я чувствовал себя творцом. О, как важно это ощущение! И приходила уверенность, что всё устроится. Нужен простой приём, создающий новое видение, как близорукие обретают мир в подаренных очках. В моей куцей биографии был такой случай, когда в подвале проблемной лаборатории, в соседстве с бронеямой я рассуждал об устойчивости струи. Я начал снимать водную струю в темноте со вспышкой и увидел особенное. Невооруженный глаз видел при вспышке необыкновенную картину. Летящая струя смотрелась не обычным сверкающим каскадом, а отдельным кадром, проявляя особенности формы. Их можно было понять и математически описать. Она смотрелась совсем не так, как обычно, когда картинки наслаивались, и было красиво и не понятно. Сверкала, искрилась струя, распадаясь на капли. «Явление откровения» принесло мне тогда практическую пользу. Так же, как когда-то распахнулся старинный комод, и старое кожаное, а ныне вновь модное пальто, было вынуто из нафталина.

– Ты можешь составить макеты рекламных буклетов по всем изделиям? – спросил меня появившийся шеф, как будто между нами ничего до этого не было и было полное понимание и взаимодействие, и мы расстались на работе вчера.

– Конечно, я всё могу.

Иногда чувствуешь позволительность любого словоблудия, и оно лучше, чем ответы в лоб.

– На это месяц тебе.

– Мне достаточно десяти дней.

«Десять дней потрясли мир». Это у меня. Но и у шефа мелкое выдрючивание.

– Я специально вызвал две машины, понимая, что мы задержимся.

В этот раз я был доставлен к дому, в Москву, индивидуально, а не попутной машиной, и шофёр был молчалив, сдержан, как их учили себя вести с большим начальством.

Закрутился я, завертелся, в предложенное душу вложил. Нашелся выход моей застоявшейся невостребованности, с желанием совпало, и играла во мне торжествующая музыка. Довольно заниматься техникой, взовьемся над ней, что близко всем и невозможно без самовыражения красоты. В эти дни чувствовал я себя кистепёрой рыбой, опершейся на плавники и свершающей первый шаг по суше.

Работа с эскизами была своевременно закончена и создана вспомогательная бригада из трёх человек, в которую я преднамеренно Марию включил, как оказалось, своего персонального Иуду Искариота. Но как и в библейской истории показавшуюся преданным учеником.

Мир наш – еврейское изобретение, и для испытаний нас впускают в него. Мы ныряем в него и мучаемся воображением. Я представлял тогда себе мир колодцем для ужения, где я выуживал золотую рыбку себе и всем. Но человечеству было начхать на мои попытки и на меня. Предоставленный самому себе, я мнил себя создателем понятия красоты.

Но человек – лишь то, что угодило в него. Мы переигрываем роли кино, и наша жизнь – всего лишь верификация кем-то выдуманного. Рядом действовали лиса Алиса и кот Базилио, а я был Буратино, попавшим в Страну Дураков. И, конечно, рядом была и своя Церцея, превращающая мужчин в свиней. Я лишился тогда чувства опасности, что хуже, чем потерять иммунитет.

Мир, казалось, распался на кубики и предлагалось кубики сложить, и я не мог осознать вовремя, что это последний деловой мир, складываемый мной, а к остальным придётся мне только подлаживаться.

Мир выходил монистичным и состоял из меня и Марии. Она занималась до этого экспериментами в космосе. Они перед этим повздорили, и я наивно считал, что мне повезло. Я совершенно был искренним, считая её удачей моей и украшением дела всего. Ей оставалось только красоваться и составлять фон, потому что себя я считал исключительно творческой личностью, а остальных лишь способными выполнять мои поручения. Потому что, как повторяли мы студентами, «такова жизнь или жизнь диктует нам свои суровые законы».

А Тая, Тайка, мадам Таисия. Когда я так её французам назвал, они заметили, что так во Франции называют содержательниц публичных домов. Как это было верно. Её способности превращали нашу героическую деятельность в публичный дом. Правда, во Франции относились к этому спокойно. Публичный дом – тоже нужное и требует внимания. А я был, как в юрином анекдоте.

Как-то мы с Юрой зашли в начинающийся лес, поставили на пенёк бутылки и стали резать маринованные огурцы и колбасу. И Юра сказал: «Послушай. Не по сезону и в этом суть».

И согласившись, что суть важней, мы продолжали резать колбасу.

«Летел воробышек в трескучий мороз. Замерз, упал камнем во дворе. Шла мимо лошадь и вывалила на него кучу навоза».

Вокруг нас были одни молоденькие берёзы, и тоже, казалось, слушали нас. Мы подняли стаканчики.

– За что?

– За всё.

И понеслось.

«Так вот. Оттаял в тепле воробышек и зачирикал. Шла мимо кошка, услышала его и слопала. Отсюда мораль: не тот тебе враг, кто тебя с дерьмом смешал, а тот, кто из дерьма вытащил. И дополнительно генеральное: попал в дерьмо, не чирикай».

– Наливай.

Удел подпространства неудачников – наливать и анализировать. Но часто важное и серьезное незаметно с виду. Бродя по улочкам Мюнхена, я недоумевал, как в этих милых сказочных улочках семьдесят лет назад вызрело столь кошмарное политическое движение, изменившее сознание поколения. Долго оно будет ещё пугать, поражая жизненной устойчивостью, как поражают небоскрёбы на берегах бывших индейских поселений.

– Итак, резюмируем, – говорит Юра, – объединили свои усилия российский клоун и французский футболист. Но это видимость.

Юра смотрит на меня.

– Может быть, – добавляю я, – это – пара разведчиков и Мата Хари по совместительству. Ушкуйничают, предлагают демпинговые цены…

– Получается симбиоз. Голова…

– Голова не причём. В оборот запускается только тело. Понимаешь, стирать пыль – ежедневная забота хозяйки, но стёрли пыль с крыльев бабочки, и невозможно летать. Мы жертвы их невнимательности.

Прекрасно начинать новую жизнь. На этот раз мы летим в Париж в новом качестве. Со мной мой приятель или теперь как принято говорить – мой друг – Ваня Фурсов и Маша. Именно в такой компании мы уже побывали под Кёльном по немецкой программе, и с нами было множество людей. Теперь мы летим в Париж. Из неприятностей разве что время года – декабрь, а в плюсах – полная свобода и ограниченный круг лиц.

Наша крохотная гостиница Мон-Блан на левом, студенческом берегу Сены, рядом с площадью Сен-Мишель и Латинским кварталом, и поэтому дежурными на этажах – студенты, подрабатывающие в свободное время, с учебниками на дежурных столах.

Встречаемся мы с французами в кафе «Курящая собака», и на нашем столе – улитки в кипящем масле, многоэтажное сооружение с ракушками и улитками в битом льду, и мне подают для этого инструмент и наряжают в фартук.

Очень яркие впечатления, потому что первые. Затем мы, словно заколдованные, блуждаем по холодным улицам вокруг Сен-Жермен-де-Пре, затем скучные переговоры и мучения Маши: «Что купить? Ах, я просто не знаю, что купить? Как сделать выбор?»