Сахарный ребенок. История девочки из прошлого века, рассказанная Стеллой Нудольской - Ольга Громова

…Но осенью появилось распоряжение, запрещавшее использовать ссыльных в качестве служащих. Маму перевели с должности агронома отделения в полольщицы. Дневная норма – прополоть три рядка посадок длиной в несколько километров.

Мама со своей негнущейся ногой никогда бы не выполнила нормы, но справа и слева от неё становились, ежедневно меняясь, женщины, которые обрабатывали три своих ряда и прихватывали ещё один мамин. Когда мама попыталась протестовать, ей строго сказали: «Молчи, Евгеньевна, мы помним добро. Мы не начальство и угробить тебя не хотим. Молчи, а то плохо будет всем». Чья это была идея и почему ни один человек с делянок не донёс начальству на такое нарушение порядка, для нас осталось загадкой. С тех пор я запомнила, что, когда люди сами перенесли много тяжёлого в жизни, они помогают другим молча и не ожидая благодарности.

Мама так никогда и не узнала, почему однажды к ней приехал фельдшер, появившийся к этому времени на центральной усадьбе совхоза, и велел ей в выходной ехать в Кара-Балты на врачебно-трудовую экспертизу (ВТЭК). Он уже, оказывается, передал туда все необходимые документы. Как узнал о ней? Кто его позвал? ВТЭК определила, что мама – инвалид детства, и присвоила ей вторую группу, запрещавшую тяжёлую физическую работу. Агрономом ей работать не разрешалось, но всё-таки её перевели в приёмщицы, и она не должна была больше полоть траву.

Весной 1939 года маму перевели работать на центральную усадьбу: мне скоро исполнялось восемь лет, и пора было идти в школу. Раньше меня по возрасту не принимали, хотя я давно уже бегло читала, писала печатными буквами и считала, а заодно говорила на трёх-четырёх языках. Немецкому и французскому меня с малых лет учила мама, киргизский и украинский я выучила сама ещё на верхнем участке, общаясь со сверстниками-киргизами и соседями по бараку – украинцами.

Я радовалась наступившей весне, цветущей степи, красоту которой помню всю жизнь, и тому, что у меня столько новых друзей и столько интересных занятий. Я многое знала, чего не знали сверстники, многому училась у киргизских друзей, и чем новее были мои впечатления, чем большему я училась, тем интереснее была жизнь. Одновременно со мной должны были идти в школу и несколько моих старых друзей с верхнего участка. Меня это тоже очень радовало.

Как, наверное, во всех городах и посёлках нашей большой страны, ребята на центральной усадьбе играли, бегая по посёлку целой ко́длой и пускаясь во всякие приключения. Играли, конечно, и в пограничников, и в войну, и в казаки-разбойники, и в легендарных героев Гражданской войны, о которых тогда пели много песен, писали много стихов и вообще всячески их прославляли. Однако не все эти знаменитые герои вызывали у меня восхищение. Нет, я не была противницей Гражданской войны – в неполные восемь лет я ничего в этом не понимала. Но меня с малолетства приучали думать над текстами, которые я читала, пела, учила наизусть. Вот тут-то и начинались сомнения. В знаменитой песне о матросе-партизане Железняке, звучавшей из всех репродукторов, были такие слова:

Конечно, однажды я нашла у друзей школьный атлас и посмотрела, где Одесса и где Херсон. И сильно удивилась. Раз Железняк – матрос, значит, должен уметь и без карты в степи ориентироваться, по звёздам… Как же он повёл отряд в другую сторону? Значит, никакой он не герой, раз завёл своих бойцов в засаду? Однажды я так и заявила ребятам, которые звали меня играть в матроса Железняка и партизан.

Народ задумался, а потом кто-то сказал:

– Ну, тогда давайте играть в Щорса, он тоже был красный командир.

– Ага, – возразила я, – ничего себе командир. Даже санитара в отряде завести не может.

– А ты откуда знаешь? Может, у него и был санитар?

– Ну да! Был! А песню помнишь? «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве». Что это за отряд, если командира перевязать толком не могут? Далеко же они с таким раненым уйдут, если кровь по траве!

После недолгого обсуждения решили играть в казаки-разбойники и о разговоре забыли.

Вечером пришла с работы мама. Мы поужинали, болтая о том о сём, потом мама вышла во двор поговорить с соседкой, а я села за книжку. Мама вернулась бледная, с дрожащими губами и строго велела отложить книгу.

– О чём ты сегодня говорила во дворе с ребятами?

– Да ничего особенного… Мы в казаки-разбойники играли.

– А до этого во что хотели играть?

– В Щорса, кажется. А-а-а, ты про песню… Так и правда в песне так поётся… И про Железняка тоже. Значит, он командир плохой. Разве не так?

И вдруг моя всегда выдержанная мама схватила меня за плечи и встряхнула.

– Да ты что, не понимаешь?! Разве можно такое говорить вслух? Ты забыла, где мы недавно были? Тебе опять хочется туда, к семи курганам?

Я вдруг поняла, что́ может случиться из-за моих слов, и растерянно молчала.

– Никогда, слышишь, никогда, – повторяла мама, встряхивая меня за плечи, – не говори таких вещей вслух, да ещё при посторонних. – Голова моя моталась из стороны в сторону, я в ужасе смотрела на маму, а она всё трясла меня и повторяла: – Помни, где мы были… помни, кто мы… За любое неосторожное слово мы будем расплачиваться…

– Мама, мама, остановись, я поняла! – Мама замерла. – Мамочка, я поняла… я больше никогда… никогда не буду говорить вслух то, что думаю.

Я не собиралась плакать, но слёзы будто бы сами покатились из глаз. И вот я уже горько плачу, а мама тихонько гладит меня по голове.

Вопрос, пришедший мне в голову, вдруг заставил слёзы высохнуть.

– Мам, а почему у тебя в справке написано «член семьи изменника Родины»? Разве мы изменники Родины?

Мама помолчала, но потом всё-таки ответила:

– Нет, дорогая, никто из нас Родине не изменял. Ты уже большая, я тебе могу кое-что объяснить, но ты должна помнить: об этом нельзя говорить ни с кем. Ни с друзьями, ни с соседями… Ни с кем. Понимаешь?

Я кивнула. Это я уже понимала хорошо. А мама продолжала:

– Ты была совсем маленькая, когда наш папа уехал, помнишь? Он тогда не по своей воле уехал. Его арестовали, обвинили в том, что он враг народа, и отправили в Магадан в лагерь. Мы с тобой смотрели на карте, где это, помнишь?

Ещё бы я не помнила! Видимо, я всё-таки о многом догадывалась и раньше или улавливала разговоры взрослых. Я помнила, как мама говорила мне, что папы не будет долго, а мы непременно будем его ждать. Помнила и о том, как боялась, что «они» и маму заберут и отправят в Магадан.