Бомбы сброшены! - Гай Пенроуз Гибсон

Другим источником беспокойства стало известие, что Советы пробили огромную брешь в том секторе фронта на юге, который удерживали наши союзники. Если этот прорыв не ликвидировать, следствием могла стать гибель всего южного крыла фронта. Но резервов не было. Имелась лишь войсковая группа, которая наступала в направлении Сталинградского котла с юга. Из нее были изъяты наиболее боеспособные части и брошены на ликвидацию новой опасности. Мы ежедневно совершали по нескольку вылетов, расчищая дорогу наступающим германским танкам, и прекрасно знали силу русского сопротивления. Но мы также знали, что германские дивизии обязаны прорваться к котлу, чтобы спасти окруженную армию.

Однако теперь они были вынуждены разделить свои силы на два направления, и все было кончено. Мы уже не успели освободить 6-ю армию до того, как она встретила свой трагический финал. Решение ослабить группировку, наступающую на Сталинград, следует считать роковой ошибкой. В ослабленном составе она не смогла справиться с поставленной задачей.

На двух важнейших участках фронта наши союзники не выдержали давления советских войск. Хотя в этом не было вины германского солдата, 6-я армия погибла. Вместе с ней был потерян Сталинград. А вместе со Сталинградом была потеряна возможность уничтожить ударный кулак Красной Армии.

Юнгклаузен только что отправил остатки наших запасов бомб и бензина и вернулся к своим обычным обязанностям. Он проделал огромную работу в крайне сложных обстоятельствах, но, даже попав в Обливинскую, где располагались мы, он так и не обрел покоя. Обстановка здесь была довольно нервной. Как-то утром на границе аэродрома началась винтовочная стрельба. Как мы выяснили, наземный персонал соседней группы завязал бой с регулярными советскими войсками. Дежурный по аэродрому объявил тревогу, выпустив несколько красных ракет. Я немедленно взлетел вместе со всей группой и совсем рядом с аэродромом увидел лошадей и спешенных всадников. Разумеется, это был Иван. Я набрал высоту и решил немного подождать, чтобы лучше сориентироваться в обстановке. Какое-то время наша оборона должна была продержаться. Вскоре все стало ясно. Русская кавалерийская дивизия наступала, а у нас не было войск, чтобы остановить ее. К северу от нас сплошной линии фронта не существовало, и русские незаметно просочились сквозь одну из брешей. Их главные силы находились в 4 или 5 километрах от аэродрома, тогда как авангарды уже завязали бой с нашими наземными службами. Немецкой пехоты поблизости не было, поэтому положение было исключительно тяжелым. Первое, что нам следовало сделать, — уничтожить их артиллерию, прежде чем она развернется и откроет огонь. Уже потом можно было заняться остальными силами противника. Спешенная кавалерия теряет подвижность, и ее боевая эффективность очень невелика. Поэтому у нас не оставалось выбора, нам следовало перестрелять их лошадей.

Мы взлетали и садились, не теряя лишней секунды. И летчики, и техники ужасно спешили. Если мы не уничтожим их до наступления темноты, ночью наш аэродром будет неизбежно захвачен.

Во второй половине дня мы заметили несколько советских танков. На большой скорости они мчались к нашему аэродрому. Мы должны были их уничтожить, иначе они нас мгновенно раздавят. Мы взлетели с бомбами. Танки маневрировали, пытаясь уклониться. Однако необходимость защищать собственную шкуру вынудила нас сбрасывать бомбы с неслыханной точностью. Ни до того, ни позднее мы не могли добиться ничего подобного. После атаки мы набирали высоту и летели на аэродром по самому короткому маршруту, удовлетворенные хорошо проделанной работой. Кажется, наша оборона получила шанс выстоять. Внезапно я увидел прямо перед собой… прямо на границе аэродрома… нет, этого не может быть! Последний советский танк каким-то чудом сумел уцелеть во время нашей атаки и теперь намеревался вплотную заняться нашими самолетами. Он один мог разгромить и сжечь весь аэродром. Поэтому я поспешно спикировал на него и точно направленной бомбой уничтожил танк всего в нескольких метрах от взлетной полосы.

Вечером я совершил семнадцатый вылет за день, и теперь мы получили возможность хорошенько рассмотреть поле боя. Теперь на нем царила тишина, мы полностью уничтожили противника. Ночь мы проспали совершенно спокойно. Во время последних вылетов наши зенитчики оставили свои орудия и образовали что-то вроде патрульной завесы на случай, если уцелевшие Иваны, потеряв голову, ночью побегут не туда, куда следует. Лично я считал, что это маловероятно. Те несколько человек, которые уцелели, наверняка постараются вырваться к своим и сообщить командованию, что кавалерийская дивизия не вернется и ее можно вычеркнуть из списков.

* * *

Незадолго до Рождества мы оказались в Морозовской, расположенной чуть дальше на запад. Здесь с нами повторилось то же самое. Иван прорвался к Урюпину, находящемуся в нескольких километрах от аэродрома. Погода приковала наши самолеты к земле. Мы не хотели, чтобы ночью Иван захватил нас всех, как цыплят, причем мы не получили бы ни малейшего шанса нанести удар с воздуха. В любом случае, 24 декабря нам предстояло перебазирование на новый аэродром дальше на юго-восток. Однако плохая погода вынудила нас повернуть назад с пол пути и все-таки встретить Рождество в Морозовской. В праздничный вечер мы все надеялись, что часовые в случае необходимости успеют поднять тревогу. В этом случае нам пришлось бы самим защищать аэродром и свои самолеты. Мы все чувствовали себя неуютно, просто у одних это больше бросалось в глаза, чем у других. Хотя мы пели рождественские песенки, праздничная атмосфера совершенно не ощущалась. Писарек отчаянно пытался развеселить остальных. Он схватил в охапку Юнгклаузена и закружил его по комнате. Вид нашего трезвенника, изображающего даму, вальсирующую с медведем, немного развеселил нас. На лицах пилотов появились улыбки, мрачные мысли улетели прочь, и лед был сломан. Будь что будет, но сегодня все-таки праздник!

На следующий день мы узнали, что в рождественскую ночь Советы атаковали соседний аэродром в Тацинской, где находилась транспортная группа нашего воздушного флота. Советские солдаты вели себя ужасно. Тела некоторых наших товарищей были зверски изуродованы, им выкололи глаза, отрезали носы и уши.

Теперь мы в полной мере осознали размах Сталинградской катастрофы. На рождественской неделе мы сражались с противником, находившимся севернее Тацинской. Постепенно части Люфтваффе оттягивались в тыл, из резервных подразделений формировались новые части. Именно так удалось наскрести силы, чтобы сформировать жиденькое прикрытие наших аэродромов. Оптимисты назвали бы это «фронтом». Но на самом деле этот винегрет не представлял собой реальной боевой силы, и пока под Сталинград не будут переброшены закаленные дивизии, фронта здесь нет и не будет. Но это произойдет еще не скоро, а до тех пор нам придется выкручиваться, как можем. В сложившейся ситуации мы больше не могли поддерживать наши части, сражавшиеся на реке Чир, в районе Нижнечирской и Сурвиково.

Этот фронт на самом деле был спешно созданной завесой, протянутой с запада на восток, чтобы остановить противника, наступающего с севера. Местность вокруг была совершенно ровной, поэтому мы не могли надеяться на естественные препятствия. Кругом, насколько хватало взгляда, тянулись степи. Единственным возможным укрытием были так называемые Balki, небольшие расселины или овраги глубиной до 10 метров. Они были довольно широкими, поэтому в них можно было разместить автомобили, причем не только один за другим, но и борт о борт. И вот такая местность тянулась на сотни километров от Ростова до Сталинграда. Если противник не обнаружен на марше, его всегда можно было найти в этих укрытиях.