Жребий викинга - Богдан Сушинский

Другое дело, что в последнее время Ярославу случалось бывать в Берестове не так уж и часто. Выезжая из душного летнего Киева, он предпочитал останавливаться в Вышгороде, терема которого были более приспособлены для приема важных гостей. И для Прокопия не было тайной, что с некоторых пор Иларион оказывался намного ближе к княжеской семье, нежели кто-либо иной из государственных мужей. Во всяком случае, великий князь прислушивался к его мнению куда внимательнее, чем к мнению многих бояр и воевод, и даже своего главного советника в ратных и государственных делах, норманна Эймунда.

— Мыслишь, князь не догадывается о «сетях-удавках» норманнских? — спросил он Илариона о том, самом важном, что не давало ему сейчас покоя.

— Ярослав знает, что любой правитель использует свои родственные связи с правителями других стран. Иногда во благо своей державы, иногда лишь во благо самому себе, но использует. Так было и так будет всегда.

— Неужели всегда? — некстати как-то усомнился Прокопий. — Неужели мир наш христианский ничуть не изменится?

— В том-то и дело, что он не столько христианский, сколько все еще языческий. Да и не так уж и много нас, христиан, по всему миру человеческому. Так что как правитель шведский король Улаф не лучше, но и не хуже других.

— Но князь, очевидно, не догадывается, что для конунга шведов «разделять и властвовать» на Руси никогда не было суровой необходимостью. Тогда почему же оно давно стало державной стезей? Ясно, что за все более навязчиво поддерживаемыми родственными связями скрываются слишком уж неродственные замыслы. Но какие? — вслух размышлял Прокопий. — Неужели норманны решили захватить на Руси не только власть, но и саму землю, чтобы переселить свои племена из холодной, бесплодной Скандинавии в теплые плодородные степи русичей? Возможно ли такое?

— Одно Великое переселение народов мы уже пережили. Вспомним о поисках новых земель и новой родины уграми, болгарами, готами, многими другими народами.

— То есть грядет медленное, постепенное покорение ослаб-ленных русских княжеств?

— Почему всего лишь грядет? — переспросил Иларион. — Оно уже совершается. И князь должен был бы догадываться и об этом.

— Должен, считаешь? Тогда почему не догадывается?

— Можем ли знать, о чем князь размышляет, пребывая в одиночестве?

— Если бы Ярослав догадывался, мы бы это заметили.

Иларион взглянул на своего собрата по молитвам и тревогам и многозначительно улыбнулся.

— Уверен, что вскоре заметим. Воспитывая княжеских детей, учитель должен заботиться и о том, чтобы некоторые познания их доходили и до родительских голов. Иначе что это за учитель?

Иларион попрощался и вышел из кельи, но в коридоре Прокопий еще на несколько минут задержал его.

— Извини, брат Иларион, — вполголоса проговорил он, взяв священника под руку и настороженно осматривая при этом двери келий. — Коль уж выдался такой разговор… Ты слышал, что при дворе норманнского короля существует тайный совет, который печется о делах державных, проникая помыслами в такие далекие страны, до которых, как правило, не дотягиваются руки и помыслы самого короля?

— Эймунд как-то намекал на то, что действует по заданию тайного совета. Правда, он говорил об этом во хмелю.

— Но, даже будучи во хмелю, говорил именно тебе, зная, как важно обрести в лице духовника княжеской семьи своего единомышленника.

— Как видишь, именно мне, — не стал возражать Иларион.

— Нам теперь тоже следует как можно чаще встречаться, чтобы говорить не только о делах церковных, но и мирских тоже.

— Непременно будем, — тут же принял это завуалированное предложение Иларион. — Но все, о чем рассуждать станем, должно пойти во благо державы Русской и не супротив князя нашего, — с той же поспешностью выставил свое условие книжник.

— Над княжеским двором слишком часто витали тени заговоров, чтобы еще и мы превращались в заговорщиков, — успокоил его Прокопий. — Но если найдется хотя бы один человек, способный помочь нам разобраться в делах как викингов, так и византийских варягов, то почему бы не выслушать и его?

— При дворе найдутся и такие люди, — смиренно согласился священник.

…Вот только произвести свой роковой удар, да и просто взять в руки ярмо ритуальный палач мог, только лишь получив сигнал жреца. Почему тот замешкался, этого понять не мог никто.

— Постойте! — тут же воспользовался его нерасторопностью Туллиан, который помнил, что до последнего ритуального слова жреца право на свое слово имеет любой воин. — Не торопитесь! — поражал он всех своим мощным, как ливневая лавина в горах, голосом. — Коль уж мы, как считает наш уважаемый Торлейф, обязательно должны послать кого-то «гонцом к Одину», то почему бы по-настоящему не ублажить этого кровожадного бога и не послать к нему самого жреца?! — решительно указал он острием своего меча в сторону предполагаемой жертвы.

— Жреца?! — почти хором выдохнула толпа воинов, поражаясь уже хотя бы тому, что подобная мысль могла прийти кому-либо в голову.

— Разве есть среди нас более достойный, а главное, более любимый богами, чем наш жрец?! — спросил Туллиан, подбадриваемый благодарными взглядами королевы и юного принца. Именно ему, Гаральду, он и пытался прийти таким образом на помощь, пытался спасти того, кого не сумел спасти сам принц.

— Жреца — под ярмо, кхир-гар-га! — тут же подхватил его мысль неугомонный Льот. Но теперь это уже было не пустозвонное ржание Ржущего Коня, а вполне законное требование воина.

— Давайте же, в самом деле, принесем жреца Торлейфа в жертву богам, и пусть это будет последней жертвой, принесенной христианами на нашей земле! — еще больше поразил викингов Гуннар Воитель. Ибо, поддержав предложение Туллиана, этого полугерманца-полуримлянина, происходившего из того же рода, что и правитель Священной Римской империи Оттон I[32], он уже открыто выступил против жреца. — И это будет единственная жертва, которую Христос тотчас же простит нам!

— Вот видите: нам простит даже Христос. Жреца — в «избранники жребия», кхир-гар-га!

Прогремев кольчугами и шлемами (ритуал этот требовал, чтобы викинги провожали «гонца к Одину» в полном боевом снаряжении), воины развернулись так, чтобы видеть жреца. Но не потому, что рассчитывали на согласие Божьего Меча. Просто они вдруг поняли, что принесение в жертву самого жреца стало бы самой безболезненной потерей для всего отряда. Тем более что идти с ними в поход Торлейф не собирался, а в тех чужих землях, к которым поведет их конунг, ценится только боевой меч воина, но уж никак не «божий» меч жреца, тем более — жреца их общины, всегда и во всем пытавшегося перехитрить даже самого себя.