Рудольф Нуреев. Жизнь - Джули Кавана

До поездки Мод была убеждена, что наступает «настоящий конец его танцам», но лебединая песня Рудольфа была еще впереди. 9 апреля 1991 г. он получил письмо от венгерского сценариста Ильдико Короди, который сочинял либретто, заказанное ему Венгерской государственной оперой. Им нужен был балет в трех действиях о жизни Христофора Колумба. Короди никак не мог закончить либретто, считая его «неполным», как вдруг ему в голову пришла мысль сделать главной фигурой Рудольфа, «духа Христофора», который управляет событиями с первой до последней сцены. «Вас нам Бог послал!.. Назовем вас ангелом». Сказав руководству оперы: «У меня нет для этого времени. Согласен лишь на маленькую роль», Рудольф в феврале 1992 г. приехал в Будапешт, чтобы подготовить свою эпизодическую роль ангела-хранителя Колумба в «Христофоре» Габора Кевехази. В шерстяной шапочке, с морщинистым обезьяньим лицом и глазами, в которых застыло изумленное выражение, свойственное больным ВИЧ на последней стадии, Рудольф смотрит поверх широких, как у Лои Фуллер, крыльев, и его слабые движения в окутавшей его Ангела мантии навевают иронические, мимолетные воспоминания о летящем плаще молодого Нуреева.

На пресс-конференции перед премьерой одним из первых вопросов был: «Извините, маэстро, у вас СПИД?» Внешне невозмутимый, Рудольф ответил: «Я очень болен, но СПИДа у меня нет». Однако директору труппы «Национальный венгерский балет» он уже признался, что слухи верны. Рудольф явно тепло относился к Роланду Бокеру, его поклоннику, молодому полиглоту, с которым он познакомился в Вероне, где исполнял «Смерть в Венеции». «Он хотел говорить со мной по-русски, – говорит Бокер, который узнал, что почти весь день Рудольф проводит в своем гостиничном номере и смотрит русское телевидение. – Он любил слушать все, что происходит у него на родине».

Как-то в два часа ночи Рудольф разбудил его звонком. «Он сказал: «Роланд, пожалуйста, приезжай ко мне. И привези йогурт»[204]. Он не мог спать и не хотел оставаться один». Раскрывшись перед Бокером так, как он, как ему казалось, не мог раскрыться даже перед близкими друзьями, Рудольф уверял, что он более десяти лет ВИЧ-позитивен. «У меня был кураж, и потому не было времени думать об этом. Но теперь, когда работаю совсем немного, я чувствую себя очень плохо».

Стремясь исправить положение, Рудольф договорился, чтобы между двумя спектаклями «Христофора» он летал в Берлин, где дебютировал в роли злой феи Карабоссы в «Спящей красавице». Пат Руан, которая ставила спектакль, вспоминает, что представление получилось необычайно напряженным. Рудольф, который выглядел как безумная, чрезмерно накрашенная английская вдова и, по ее словам, «нарушал собственные правила в том, что касалось тонкости интерпретации». «Но я знаю, что он великолепно себя чувствовал». 1 марта он вернулся в Будапешт, где снова выступил в роли Ангела, а после этого других ангажементов у него не было.

Однако Рудольф продолжал дирижировать, и поэтому в конце марта приехал в Россию. Узнав из радиопередачи, что он хочет приехать в Казань в память о матери, генеральный директор Татарского театра оперы и балета Рауфаль Мухаметзянов пригласил его дирижировать «Ромео и Джульеттой». Приехав ночным поездом из Москвы, Рудольф удивился тому, что его не встречали телекамеры и представители прессы. «Но никто не считал его появление таким важным событием», – говорит Мухаметзянов. Очевидно, так же считали и музыканты, которые нехотя признали, что иностранный гость «знает нужный ритм для танцоров», но кроме этого – почти ничего. «Он танцевал под музыку в голове и только потом перекладывал ее на движения рук», – заметил первый скрипач Герман Друженицкий, а его коллега, скрипачка Наталья Новинова, с ним согласилась. Ей показалось, что Рудольф понимал музыку только потому, что танцевал под нее, но явно был не знаком с инструментами и отдельными секциями оркестра.

«Главное в том, передает ли дирижер свое видение, и Нуреев его не передавал. Я понимаю, что ему было тяжело: после того, как он был на вершине артистического мира, он скатился на самое дно. Но при его богатстве, его славе он мог себе позволить дирижировать в качестве хобби. Это был просто каприз. Если бы он был на самом деле высокообразованным, он бы понял, что наши инструменты были ужасно старыми и разбитыми; по крайней мере, он бы подарил оркестру новые инструменты. Это было бы в тысячу раз лучше, чем его дирижирование, – он бы помог нашей культуре».

Рудольф путешествовал по Восточной Европе с молодым бородатым русским дирижером Владимиром Кераджеевым, который должен был помочь ему подготовить различные оркестры. Казанским музыкантам казалось, что он слишком старается, – очевидно, так же думал и Рудольф. «Он часто ругался на Володю матерными словами, – говорит Друженицкий, вспоминая, как Кераджиев обиделся и неожиданно ушел. – Кстати, не думаю, чтобы ему платили». Этот оркестр, как говорит Новинова, мог играть самостоятельно, но Рудольф, казалось, считал, что он им руководит. Затмеваемый Кераджеевым, он стоял с каменным лицом и не общался с музыкантами, но понемногу начал расслабляться. «Он помягчел и стал совершенно другим человеком, – вспоминает Мухаметзянов. – По-моему, ему нравилось, что он оказался в своего рода семье». Казань, с замерзшей рекой, улицами, заваленными грязными сугробами, и деревянные дома-избы, напоминали Рудольфу Уфу, и он проводил там почти все время. Пил вино «Пюлиньи-Монраше», которое привез из Парижа, и провокационно спрашивал Мухаметзянова: «Жопы в Казани есть?» Он вызвал к себе в гостиничный номер массажиста, но, когда пришла женщина, он буркнул: «Нет. Только мужчину!» – и с головой укрылся одеялом.

Рудольф взял с собой в Россию нового помощника, услужливого молодого австралийца по имени Нил Бойд; за ними поехала и Дус. Летом прошлого года они поссорились, но помирились на рождественском приеме у Ротшильдов. Дус исполнила сложную шараду с переодеванием, призванную развлечь и снова привлечь к ней Рудольфа. «Он не тянулся к людям, если они ничего для него не делали, – говорит Лесли Карон. – Дус была самым большим возбудителем из всех; она умела подбадривать и поддерживать». Кроме того, у нее была видеокамера, и она часами снимала Рудольфа за режиссерским пультом и записывала лучшие моменты их поездки. «Надеюсь, ты это снимаешь – на меня не смотри!» – рявкает он однажды во время съемки, показывая на иконостас. Затем, сопровождая Рудольфа в баню для военных, смеющаяся Дус снимает внутри парной, обитой сосновыми досками; она наводит объектив на голых толстых офицеров и снимает, как они бросаются в покрытый льдом пруд.

Именно после этого Рудольф подхватил пневмонию; у него поднялась такая высокая температура, что встревоженный Рауфаль Мухаметзянов попытался уложить его в больницу. «Нет. Только не больница!» – возразил Рудольф, решив переходить к следующему этапу гастролей. Это было в Ленинграде, где он поселился в квартире Нинель Кургапкиной, удивив свою старую приятельницу тем, насколько скромны его запросы. «Я спросила, что он будет есть, и он ответил: «Щи и кашу – люблю русскую еду». Прямолинейная Нинель тут же сказала: «Я слышала, что у тебя СПИД», но, хотя он подчеркнуто отрицал это, вскоре после приезда ему стало плохо, и он вынужден был лечь в больницу. Никто в Ленинградской Военно-медицинской академии, лучшей клинике в городе, не знал, как его лечить, потому что он отказался от анализа крови. Но почти сразу же выписался, а когда Нинель вызвала врача на дом, «выплюнул лекарства, которые ему дали». Так как она была нужна в театре, но боялась оставлять Рудольфа одного, она попросила Любу посидеть в ее квартире. «Но он не хотел там оставаться, – сказала Люба. – Он требовал, чтобы я повела его смотреть балет Джерри Роббинса [ «Ночью»] в Кировском театре. Я пыталась его остановить, но все было бесполезно».