История Крыма и Севастополя. От Потемкина до наших дней - Мунго Мелвин

С точки зрения советского руководства Крымская операция уничтожила «последний плацдарм врага», угрожавший тылам фронтов, действовавших в Правобережной Украине[1540]. Несмотря на большие потери, освобождение войсками Толбухина Крыма и Севастополя стало одной из самых эффективных советских стратегических операций во время Великой Отечественной войны. Что еще важнее, успешная наступательная операция позволила Черноморскому флоту вернуться в свою базу. Более того, Севастополь стал одним из главных символов победы в Великой Отечественной войне, возможно уступая лишь Сталинграду и Берлину. 10 мая 1944 г. в 10 часов утра яркие вспышки и гром выстрелов 342 орудий, давший 24 залпа в честь освобождения Севастополя, нарушил тишину и относительное спокойствие военной московской ночи.

Советские власти желали показать место недавней победы иностранным военным корреспондентам, находившимся в Москве. Для них спешно организовали перелет в Крым. Александр Верт вспоминал: «Моя поездка в Крым 14–18 мая явилась, пожалуй, самым странным „отпуском в Крыму“, какой только приходилось провести там кому бы то ни было». Он красочно описывал мрачную картину разрушений:

Корреспондент отмечал, что «сам Севастополь, до войны такой яркий и оживленный, имел сейчас невыразимо грустный вид»[1541].

Среди иностранных гостей был также Гилмор, московский корреспондент агентства Associated Press. Как и Верт, он записывал свои впечатления от последствий боев за Севастополь. В Бельбекской долине Гилмор видел «свидетельства тяжелых боев», в том числе «отпечатки танковых гусениц на земле». Около морского берега к северу от Севастополя «в наши ноздри ударил тяжелый запах смерти». Сопровождавшие журналистов офицеры Красной армии объяснили, в чем дело. Вероятно, здесь была разгромлена румынская кавалерийская часть; на земле остались лежать «мертвые лошади и несколько солдат». С северного берега Севастопольской бухты открывался вид на порт и центр города. Гилмор оказался не готов к открывшемуся его глазам зрелищу:

Было страшно «смотреть на труп некогда прекрасного и веселого города». Сопровождавшие корреспондентов офицеры затем рассказали, как советские войска, в основном части 2-й гвардейской армии, переправлялись через бухту, используя все доступные средства. Среди них были не только «суда, захваченные у врага, наши собственные плавсредства, наспех сколоченные баржи», но и «гробы, которые немцы складировали здесь, чтобы хоронить своих убитых».

В глубокой бухте севастопольского рейда еще оставались мрачные следы недавних боев, а также немецкой осады 1941–1942 гг. Гилмор писал, что вода «казалась черной от многочисленных объектов, устилавших дно». В некоторых можно было узнать мачты или «трубы кораблей». Обогнув восточную оконечность бухты, журналисты увидели «сотни расстрелянных, разбитых и взорванных локомотивов и грузовых вагонов». По свидетельству Гилмора, на них можно было прочесть названия многих немецких городов: Берлина, Франкфурта, Ганновера, Гамбурга, Дрездена. На некоторых даже была надпись: «Париж»[1542].

Вернувшись в город, корреспонденты бродили по пустынным, разрушенным улицам. Причиной отсутствия людей были эвакуация тысяч жителей Севастополя во время обороны 1941–1942 гг. и военные преступления оккупантов. 24 600 человек угнали в Германию на принудительные работы, и — еще более шокирующие данные — не менее 27 306 местных жителей были расстреляны или повешены в период немецкой оккупации. Большинство погибших составляли евреи или коммунисты. До освобождения дожили только три тысячи севастопольцев.

Военные корреспонденты поговорили с только что назначенным главой города Василием Петровичем Ефремовым. Он был председателем горсовета и во время обороны Севастополя в 1941–1942 гг. «оставил город одним из последних, раненный, а вернулся одним из первых». Ефремов объяснил, почему центр города пуст — «живущие в предместьях люди никак не могут еще отвыкнуть смотреть на сам город как на запретную зону»[1543]. Эту травму залечит только время. Гости посетили музей-панораму. Гилмор отметил, что здание «практически разрушено, крыша и стены сложились внутрь, полы сгорели». Потрясенный этим зрелищем, он так описывал «самый мертвый город России»:

И Гилмор, и Верт посетили Херсонесский полуостров и мыс на его западной оконечности. Гилмор писал, что никогда не забудет эту картину, даже если всю оставшуюся жизнь будет вести репортажи с войны: «…кладбище немецких самолетов. Здесь были представлены все типы и модели, сгоревшие, разбомбленные, расстрелянные советскими штурмовиками и разорванные артиллерийскими снарядами. На самом мысу ни одного дерева. Земля красна, почти как на кирпичном заводе. Твердая и плотная, за исключением тех мест, где ее взрыхлили русские снаряды». Глядя с вершины скалы на пляжи, на которых всего неделю назад хозяйничала смерть, Гилмор отмечал:

В маяке на мысе Херсонес, где недавно шли последние бои, Верт заметил скелет, на котором «не было уже ничего, кроме нескольких рваных лоскутьев». Присмотревшись, Верт увидел, что «на одном из этих лоскутьев сохранились следы белых и синих полос — тельняшки моряка-черноморца». «Кто был этот моряк? — размышлял британский корреспондент. — Не был ли он одним из тех, кто почти два года назад сражался до последнего патрона — подобно погибшим здесь немцам — на этом же самом мысе Херсонес?» Верт смотрел на спокойное синее море и представлял: