Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов

их, скупил столько, преуспел так, что по сравнению с ним нынешние скупщики и предприниматели – младенцы, ибо там речь шла о сотнях миллионов мер зерна, доходов это принесло сотни миллионов долларов, и последствия предприятия дают себя знать по сей день три тысячи лет спустя» («Библейский семинар господина Рокфеллера», 20-го марта. 1906 г. из «Автобиографии») Вопреки мнению тестя-писателя зять-пианист полагал, что его соплеменники не поднимались выше среднего. Марк Твен, настаивая на своем, напоминал прецеденты из иудейской истории, а Габрилович считал их исключениями из общего правила. Вопрос так и остался между ними спорным, как свидетельствует дочь писателя и жена музыканта.

Правы были и тот, и другой, это правда о всяком народе, верно в отношении людей вообще и целых наций: рядом с большим умом соседствует недомыслие. Толстой, бывало, в разговоре выглядел среднего ума толстовцем. Марк Твен говорил и глупости, просто глупости, особенно если старался сказать нечто необычайно умное. Его роман «Пора позолоты» – сатира на проходимство рыцарей финансового грабежа, а сам он считал «хорошим человеком» грабителя, который, будучи поклонником его таланта, взял в свои руки запущенные финансовые дела писателя и вытащил его из долговой ямы. Что думал по этому поводу Марк Твен, при нем осталось. На его поздних фотографиях видишь ожесточившегося, мрачного старика…

Дверь О. Генри

«Сопи заерзал на своей скамейке в Мэдисон сквере».

О. Генри. «Фараон и хорал». Перевод А. Горлина.

Сколько я себя помню, детство у меня прошло под разговоры об О. Генри: его переводил мой отец. Отправляясь на Манхеттен, чтобы совершить обход книжных магазинов, заодно старался изучать Нью-Йорк О. Генри. В большом американском городе у меня проложен маршрут по следам «семейного» писателя. По этому маршруту начал я совершать пешие экскурсии ещё со времен командировочных 70-х годов.

О. Генри писал о Среднем Западе, о Дальнем Западе, о Юго-Западе, но на литературную карту мира ему удалось поместить Нью-Йорк, в особенности самый знаменитый район большого города – Манхеттен. Краем, обжитым О. Генри, считается филейная часть округа, от 23-й до 42-й улицы – мир развлечений дешевых и рискованных. В этом районе некогда царил полицейский, страж порядка брал взятки с тех, кого он охранял, и с тех, от кого он охранял, приговаривая: «Раньше я довольствовался котлеткой, а теперь у меня к ужину – жаркое из вырезки». О. Генри в тех местах квартировал по дешевым гостиницам, и там же совершается действие его рассказов.

У пересечения Бродвея, Пятой Авеню и Двадцать третьей улицы, возле «Утюга», прямо на углу, разыгрывается финал рассказа «Квадратура круга». Из «Квадратуры круга», как из зерна, выросла сага Фолкнера о вражде Сарторисов и Сноупсов. По мнению Клинта Брукса, Фолкнер, несомненно, читал О. Генри, получил Премию О. Генри и никогда не упоминал. Фолкнер не отдавал литературных долгов и на свои источники не ссылался, оправдываясь: всякий писатель у всех ворует. Нужно обладать талантом Джека Лондона, чтобы обращаясь к предшественникам, Киплингу и Конраду, говорить: «Без вас меня бы не было». Отсутствие сносок – проявление своей ущербности, уж не говоря о нарушении принципа историзма, что нам со студенческой скамьи внедрил в мозги Роман. Но, конечно, на вершине успеха легко благодарить тех, что помог тебе на вершину подняться, а попробуй заговори о литературных долгах, когда все твои книги не пользуются спросом. Так было с Фолкнером до тех пор, пока при поддержке Госдепа не внедрили его неудобочитаемые романы в учебные программы как чтение институализированное – обязательное.

Рядом с «Утюгом», в Мэдисон-сквере, начинается ещё один рассказ О. Генри «Фараон и хорал». Рассказ о бездомном, спит он на скамейке напротив бездействующего фонтана, который по сию пору не действует, возможно, из соображений мемориальных: не действовал во времена, когда неподалеку, на Двадцать шестой улице, в гостинице «Каледония» О. Генри снимал квартиру и не раз видел тех, кому скамейка служила приютом на ночлег. Приходил я посидеть всё на той же скамейке.

По-прежнему населяющие сквер бездомные толковали между собой, а я прислушивался. Некоторые из них, совсем как персонажи рассказа, выражали желание попасть в тюрьму, чтобы пожить за государственный счёт. Одеты некоторые из них были лучше меня: бездомные – не бедняки, тем жить приходится по средствам, у бездомных же внесоциальная жизнь, им перепадает и от сердобольных богатых. На многих я видел, пусть потрёпанные, но фирменные вещи, какие мне, учёному посланцу великой страны, были не по карману. Не попадалось среди них и голодных, гастрономические вкусы у них были весьма разборчивыми, как можно было понять из разговоров их между собой.

Обитателей сквера прибавилось в начале восьмидесятых годов, когда из психиатрических лечебниц, по указанию Президента Рейгана, выпустили умалишённых. Французский историк Бодрийяр, посетивший Америку как раз в то время, написал, что современная страна оставила у него впечатление средневековое: сумасшедшие бродят по улицам. Один, немытый, но шикарно одетый, с ярким галстуком, видным даже издалека, появлялся на сквере с какой-то символической регулярностью, однако побеседовать с ним, было невозможно: мой заочный знакомец, как и многие душевно больные бродяги, подобно Бартлби из повести Мелвилла, страдал autism’ом, жил в своём мире, словно за стеклянной стеной. Те же из них, с кем мне всё-таки удавалось поговорить или подслушать их разговоры, отличались бесстрашием перед жизнью: ниже не упадёшь. Они же были патриотами. Услышал я такой разговор. Один бездомный объясняет другому: «Вашингтон – столица Америки, а Нью-Йорк – столица мира». У американских бездомных представление птолемеевское: земля плоская, живут они в центре мироздания.

По дороге из большого букинистического магазина, в котором Тоби открыл мне счет, я шёл мимо сквера, а затем по 26-й улице мимо бывшей «Каледонии», служившей О. Генри его последним обиталищем. Гостиница стала жилым домом, но сохранилась нетронутой. Однажды иду – старая дверь снята и прислонена к стене. Дверь О. Генри! В Америке, если поставлено на обочину – твоё, а дверь – у стены дома. Ходил вокруг да около – никого. Но как потащишь тяжелый, большого размера створ?

На той же улице меня приветил хозяин кофейни, ему я советовал назвать свое заведение «Рядом с О. Генри». Хозяин по имени Ахмет заинтересовался, и я к нему время от времени заходил, он охотно слушал, что я мог ему рассказать, а он предлагал мне кофе и бублик. Думаю, загляну к Ахмету, быть может, согласится подержать дверь у себя, а я в следующий раз приду с ручной тележкой и увезу дверь. Тележку мы с женой приобрели,