Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

И Копелевы — уже, конечно и только так, Копелевы, — умеющие «по-настоящему отправлять один из самых великих и прекрасных культов — культ дружбы»[2206], не в одиночку проходят этот путь. Квартиры у них меняются, но в каждой собираются единомышленники — вчерашние зека и правоверные еще вчера писатели, а со временем и иностранцы — от Г. Бёлля до западных славистов, переводчиков и журналистов. Здесь инкубатор будущего диссидентства, и отсюда, хлопотами, в частности, О., к всемирной славе выходит рассказ А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

Важно отметить, что сектой фрондеров этот круг отнюдь не назовешь. Кто-то действительно подчиняет свою жизнь борьбе с правящим режимом, а кто-то в этой борьбе впрямую не участвует. И еще важно отметить, что, — процитируем послесловие к книге «Мы жили в Москве», —

восхищаясь мужеством профессиональных тираноборцев, Орлова и Копелев с неизменным пониманием, с неизменной благодарностью говорят и о тех, кто не вышел на площадь, не бросил прямого вызова властям, не подвергался в силу этого репрессиям, а служил делу свободы и делу культуры только стихами и переводами, только научными исследованиями и редакторскими усилиями или пусть даже только словом поддержки, только неучастием в предписывавшейся сверху фальши и лжи[2207].

Каждый выбирает по себе, и Копелевы, стремительно пройдя еще в 1960-е годы путь от еврокоммунизма к антикоммунизму, выбрали открытое противостояние: письма протеста, распространение сам- и тамиздата в особо крупных объемах, публичные заявления, интервью западным средствам массовой информации. Ну и получили, конечно: запрет на чтение лекций и публикации в официальной печати, исключение из партии и Союза писателей, все более настойчивое подталкивание к эмиграции.

«Я, — рассказывает О., — не хотела никуда уезжать, ни на минуту не испытывала такого желания», но

после того как нам разбили окна, когда повторялись угрозы и проклятия по телефону, когда начали вызывать в КГБ наших друзей и знакомых, после высылки Сахарова и статьи в «Советской России» «Иуда в маске Дон-Кихота» (5 февраля 1980 г.), в которой нашу квартиру назвали «вражеским гнездом», наши родные и друзья настаивали, что мы должны уехать…[2208]

И они — по приглашению Г. Бёлля и для чтения лекций в ФРГ — 12 ноября 1980 года уехали, с тем чтобы ровно через два месяца, 12 января 1981 года прочесть указ о лишении их советского гражданства «за действия, порочащие высокое звание гражданина СССР».

Началась новая жизнь, для которой Копелев был будто создан — выпускал книги, преподавал, вел знаменитый Вуппертальский проект, а О., тоже нередко выступая перед публикой, в первую очередь сосредоточилась на работе за письменным столом — обратилась к немецким читателям с разъясняющей брошюрой «Двери открываются медленно» (1984), дописала для соотечественников мемуары «Воспоминания о непрошедшем времени» (1983) и, вместе с мужем, «Мы жили в Москве» (1987–1989), «Мы жили в Кельне» (2003).

Те самые книги, которые и сейчас неплохо бы каждому прочесть, чтобы понять, как изживаются иллюзии и мысль становится свободной.

Соч.: Мы жили в Москве. 1956–1980 / В соавт. с Л. Копелевым. М.: Книга, 1990; Мы жили в Кельне / В соавт. с Л. Копелевым. М.: Фортуна Лимитед, 1993; Воспоминания о непрошедшем времени. М.: Слово, 1993; Двери открываются медленно. М.: Независимая газета, 1994; «Родину не выбирают…»: Из дневников и писем 1964–1968 годов // Знамя. 2018. № 9; «До нового XX съезда мы не доживем»: Из дневников 1969–1980 годов // Знамя. 2019. № 7.

Лит.: Гофман Е. Люди рефлексии: К столетию со дня рождения Раисы Орловой, Григория Померанца и Ефима Эткинда // Знамя. 2018. № 8.

Островой Сергей Григорьевич (1911–2005)[2209]

О. остался в истории литературы, прежде всего, героем писательского фольклора. Будто бы, обживая свою комнату в Доме творчества «Малеевка», он прикнопил к стене расписание на каждый день: 7 часов — подъем, чистка зубов и обуви; 7.30 — завтрак, прогулка; с 8 до 12 — творчество; с 12 до часу дня — мысли; час дня — обед… и так далее[2210].

И будто бы, выйдя на крылечко там же, в Малеевке, гордо сказал: «Написал подряд 21 стихотворение о любви. Закрыл тему!»

Обе истории скорее всего вымышлены. Но вот привязались же! А ведь жизнь была прожита долгая, и вместилось в нее многое. И то, что регулярно печатать свои стихи О. начал еще в 1934 году. И то, что прошел всю войну — сначала ополченцем, потом в редакции армейской газеты «На врага» и в должности начальника дивизионного клуба. И то, что на его слова писали песни И. Дунаевский, А. Хачатурян, В. Мурадели, М. Блантер, М. Фрадкин, Н. Богословский, Б. Александров, С. Туликов, Д. Тухманов, В. Шаинский… И то, что некоторые из них поются до сих пор — ну, например, «В путь-дорожку дальнюю», «Потолок ледяной, дверь скрипучая…» или «Песня остается с человеком».

Но сколько ни тверди, что заслуги О. перед советской поэзией были отмечены орденами и Государственной премией РСФСР имени М. Горького (1984) и что он, помимо всего прочего, с 1969 по 1988 год возглавлял Федерацию тенниса РСФСР, все равно — назовешь это имя, и кто-нибудь непременно вспомнит: а, закрыл, мол, тему…

Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Худож. лит., 1985.

Ошанин Лев Иванович (1912–1996)

То, что О. из дворян, род которых восходит к XVI веку, в молодости приходилось скрывать. И, выстраивая более правильную биографию, то есть побывав после 8-го класса токарем на чугунолитейном заводе и начав в 1930 году печататься в «Комсомольской правде», в 1932-м он вынужден был все-таки спрятаться на Кольском полуострове: строил Хибиногорск, работал на местной апатитовой фабрике, был директором клуба горняков, а после разъездным корреспондентом газеты «Кировский рабочий».

Доносы его и там, конечно, достали, так что О. исключили из комсомола, а из газеты уволили. На чем жизнь, впрочем, не кончилась. Вернувшись в Москву, он три года отучился в Литературном институте (1936–1939), печататься продолжил, а самое, как оказалось, главное — у него пошли песни, и одна из них — незадолго до того написанная «В бой за Родину» — звучала, как рассказывают, из репродукторов на призывных пунктах в начале Великой Отечественной войны.

Самого О. по слабости зрения в действующую армию не взяли, и он, как многие литераторы, эвакуировался в Елабугу, вступил там в 1941 году (по рекомендации, в частности, Б. Пастернака) в Союз писателей, в 1944-м, уже по совсем другим рекомендациям, стал членом ВКП(б). И на фронте бывал, случалось, но, — как он сказал в стихах, — «полузрячим посланцем из тыла»: выступал