Красный флаг. История коммунизма - Дэвид Пристланд

Радикальные методы не могли использоваться подолгу, так как негативно влияли на экономику и вызывали хаос. Влияние специалистов и управленцев, которым приходилось реализовывать плановую экономику, часто оказывалось подорвано, сверхамбициозные «прорывы» вызывали беспорядок, а ультраэгалитарные методы терпели крах. Небольшие военизированные группы не могли трансформировать крупные, сложные общества, не обладая широкой поддержкой. В конечном итоге режимы были вынуждены «отступить» и создать для себя более прочную базу. В послевоенном СССР более технократический подход слился с «патриотическим» единством, а не с «сектантством»

Но Сталин по-прежнему старался сохранить военизированный компонент системы и продолжал использовать жесткие методы борьбы с «ренегатами» и «врагами народа».

После кончины Сталина многие коммунисты были готовы усомниться в неоспоримом преимуществе старой модели и требовали, чтобы движение стало более многосторонним и «демократичным». Но не удавалось достичь согласия о том, как именно это нужно делать. Некоторые деятели пробовали технократические решения, но попадали в оппозицию к лидерам и их сторонникам; другие, например Че Гевара и Мао, возвращались к более радикальным формам коммунизма, получая в результате неизбежный развал экономики, хаос и гражданскую войну. Но была и другая группа, комбинировавшая более этичный, романтичный социализм, направленный на освобождение человека, с прагматическими элементами рынка и плюралистической демократии, — такие настроения были особенно заметны в идеях «Пражской весны»[910]. Но партия не была готова уступить свою монополию на власть либо настолько ослабить старую спланированную систему. Такие события спровоцировали консервативную реакцию в восточном блоке в 1970-е годы, при Брежневе, и, в свою очередь, стимулировали решительность Горбачева и его реформаторов запустить мирную «революцию» против партии и, в конечном итоге, положить конец всей системе.

Коммунистические режимы не всегда казались столь реакционными. Делавшийся в них акцент на социальное обеспечение, образование и социальную мобильность крайне не походил на приоритеты прежних правителей, и такие акценты могли быть очень популярны. Однако у этих достижений имелись и жесткие ограничения. Проблемы экономики обычно были запущенными и закостеневшими. Применяемые методы — нерациональными и опустошительными для экологии. И для граждан стран Восточной Европы, где установились коммунистические режимы, глубина контраста с потребительскими обществами Запада была предельно очевидной. Коммунизм производил впечатление стагнирующего военного ригоризма, а не пульсирующей жизнью современности.

Но, вероятно, еще более губительным, чем экономический застой, был разительный контраст между идеалами коммунизма и окружающей реальностью. В 1970-е годы в СССР уже очень немногие искренне верили, что партия пытается создать новое, динамичное и равноправное общество. Партия, пришедшая к власти как воинственная идеалистичная элита, теперь, как казалось, теряла свою функцию и превращалась в орган, чьей единственной целью становилось сохранение власти и имеющихся привилегий. Победив системы, в которых царило устоявшееся неравенство, партия как будто создавала новую такую же систему. Особенное разочарование ожидало образованные слои городского населения, которое отлучили от власти и чью свободу ограничили, и по мере того, как западное общество становилось все более разносторонним и равноправным — в том числе в ответ на коммунистическую угрозу, существовавшую после Второй мировой войны, коммунизм теперь казался более олигархическим и менее современным, чем строй-соперник.

Коммунизм также все сильнее дискредитировался из-за собственного насильственного прошлого, и это касалось как новых режимов, появлявшихся в развивающихся странах, так и из-за свежих воспоминаний о преступлениях сталинизма и маоизма. «Большой скачок», Культурная революция, Большой террор, насилие, творившееся в Камбодже и в Эфиопии, представленные как важнейшие этапы на пути к коммунизму, ставили под сомнение и весь марксизм. Репрессии, превратившиеся в будничное явление, также подчеркивали связь между марксизмом и бесчеловечностью. Из-за этого нарастали дискуссии об ответственности самого Маркса за очевидную и постоянную тенденцию к насилию, которую вызывали его идеи. Некоторые идеи Маркса — в особенности его отрицание либеральных прав и предположение о полном народном единстве в будущем — использовались для оправдания проектов тотального государственного контроля и мобилизации, даже если это не говорилось самим Марксом. То, как Маркс и Энгельс прославляли революционную тактику, также применялось для оправдания насилия. По мысли защитников Маркса, он все равно оказался бы в оппозиции к олигархической политике, практиковавшейся марксистско-ленинистскими партиями, и не одобрил бы режимов, созданных коммунистами[911].

В октябре 2008 года фрау Мюллер, учительница из немецкого города Карлсруэ, увидела, что один из ее учеников пришел на урок в куртке с капюшоном, на которой красовались буквы «USA». «Повернись к классу, — сказала учительница, — и скажи, как ты посмел прийти на урок в таком виде? Тут тебе не показ мод для классовых врагов, и я пошлю соответствующее письмо на работу твоим родителям». Разумеется, никакого письма она посылать не стала. И учительница, и ученики принимали участие в исторической реконструкции коммунистических времен, призванной показать молодым немцам темные стороны коммунистической системы[912]. Восемнадцатилетним ученикам были розданы пионерские галстуки и велено петь коммунистические песни. Им также приказали обличать ученика-«диссидента», и казалось, что они совсем не против сыграть эти роли. Организатор проекта признавалась: «Я специально создаю тоталитарную атмосферу, и я все еще ужасаюсь тому, как легко люди привыкают к ней». Точнее, она боялась ностальгии по ГДР, которая пробуждалась у учащихся: «Некоторые думали, что жить там было все равно как в социальном раю».

Этот эпизод свидетельствует о том, что в некоторых бывших Коммунистических обществах экономический кризис вызвал рост ностальгических воспоминаний по коммунистическому обществу, в котором у всех была работа и социальное обеспечение. Однако эта ностальгия имеет мало общего с возвращением к «реальному социализму» — еще очень свежи воспоминания о его подменах и провалах. Действительно, современное имущественное неравенство стало благодатной почвой, позволившей активизироваться в некоторых странах популистским течениям выраженного левого толка. Но опыт показывает, что острое экономическое неравенство иногда бывает необходимым, но недостаточным условием для успеха ультралевых сил. Также требуется наличие империи или глубоко устоявшейся иерархии в обществе[913]. Если такие элементы (или нечто подобное) возродятся, то, весьма вероятно, могут развиться и новые формы экстремистских политических течений левого толка[914].