Плацдарм - Игорь Недозор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И степной люд, выслушав новости от купцов да бродячих сказителей, вновь обратился к своим вековечным делам, какие творил из года в год и из века в век — пасти стада, выделывать кожи, пахать землю там, где этим делом промышлял, растить детей… И вот что вышло!
Жизнь, однако, есть жизнь. Ведь неизвестно, как все обернется. Вдруг завтра снова в путь? Нужно запастись мясом, прокоптить и провялить его на дорогу. Всех, кто может подстрелить уток, диких гусей и подбить сайгаков, они погнали на охоту.
Отъехав лиг пять и оставив коней с теневой стороны, охотники взобрались на гребень бархана и залегли. Прождали часа два. Солнце поднялось к зениту. От жары накалилась одежда. С Окдая пот лил градом, старика совсем разморило. Уже пора было возвращаться назад. Дорога пустынна и безлюдна, словно в этом краю нигде не было ни людей, ни животных.
Арая, свернув в сторону, скрылась в зарослях. Ей хотелось побыть одной.
«Нет. Нет. Неправду говорят эти люди… Ты жив… Ты жив, мой Аракао, и я найду тебя», — мысленно уверяла она себя, защищая от пружинистых веток затуманенные слезами глаза.
Густые высокие заросли камыша и старой колючей фисташки то и дело преграждали дорогу. Конь, привычно петляя, шел по узкой звериной тропе к маленькой речке, которая начинала свой путь где-то на холмах или в горах и, чудом преодолев знойные пески, бесшумно змеилась в тени густых зарослей. Подступы к речке здесь были наглухо закрыты. Лишь там, где хозяевами берега встали тополя, где берега были засыпаны мелкой галькой, можно было подойти к воде, утолить жажду. Речка сохраняла прохладу, словно напоминая, что родилась в сердце горных ледников и несет память о них.
Поглощенная своей тревогой, воспоминаниями, печалью, Арая не заметила, как конь пробрался к тому месту, где она уже дважды побывала за эти дни, — на крохотную полянку, окруженную плотным частоколом камыша.
Больно и тоскливо было на сердце. Эта боль возникала у нее не раз после того, как Аракао уехал на войну.
Еще до нашествия шаркаанов в своем родном племени она не раз слышала признания в любви от нукеров. Правда, об этом мало кто знал, кроме нее самой.
Горы — не степь. И не все здесь на виду, как в степном ауле. Горы умеют хранить тайны.
Она была единственной дочерью Окдая. Отец ни разу в жизни не сказал ей резкого слова — даже когда она поступила в ученицы к старой Рогире — Матери шаманок. В ней видели надежду рода. От рода остался нищий караван. Канули в вечность беззаботные дни…
Конь уже стоял на знакомой поляне, которую прорезала речка и стеной огораживали заросли. Арая соскочила с седла и, оставив коня, прошла к воде. Ей уже ни о чем не хотелось думать: ни об этих проклятых шаркаанах, ни о горе своего рода, ни о нависшей над людьми опасности, ни об Аракао. Она стала, как прежде, собой. Шорох камыша, тихое ворчание воды да ленивый щебет укрывшихся в чаще птиц действовали успокаивающе, заботы и тревоги дня отдалились от нее. Конь стоял рядом, хвостом отмахиваясь от мух и мотая головой. Порой, вздрогнув от укуса комара, он ударял копытами и на миг замирал, устремив взгляд на Араю.
Ей вдруг захотелось вскочить на коня и бежать из этой чащи. Впервые у нее мелькнула мысль — зачем она здесь? Можно уехать в глубь степи и найти приют в любом кочевье. Шамана или шаманку примут везде, и всегда найдется мужчина, который возьмет ее под свою защиту.
Нет Аракао. Ну и что из этого? На все воля Неба, так говорят старики. Нукеры еще не перевелись. Она содрогнулась от своих мыслей и, пожалуй, впервые в жизни подумала о самой себе со стороны, как о постороннем человеке. Чего в ней больше? Красоты или коварства, сострадания к людям или тщеславия? Ведь когда она ехала к ручью и думала об Аракао, где-то подспудно в ней звучало и другое, кто-то словно шептал ей: оглянись вокруг, найди себе того, кто смотрит на тебя со страстью, накинь на него аркан приворота, и он будет готов уйти вместе с тобой в глубь тугаев, его объятия крепки, он создан для любви, страсти…
Как это, должно быть, жестоко: узнав о смерти того, кого, быть может, любила, в тот же час думать о другом. Но Матерь Земля тоже жестока — не то что нежная и жалостливая Грайне северян, и не зря в самых старых преданиях говорилось, как убивала и пожирала Темная богиня своих смертных возлюбленных после ночи любви.
И тут послышался шорох в камышах. Конь встрепенулся, навострил уши. Арая готова была вскочить в седло… Но что-то ее остановило. Вновь шорох. Такой, какой обычно издает человек, но тихий, словно неизвестный идет осторожно. Вот то-то и оно! Кому требуется идти тихо? Разве что охотнику. До ее слуха донесся чей-то голос. Она зажала морду коню, чтобы тот не подал звука, и остановилась.
Справа за плотными стенами тамариска, фисташки и арчи переговаривались двое. Не настолько громко, чтобы можно было отчетливо разобрать слова. Один жестоко и угрожающе что-то твердил другому, буквально наседая, второй отвечал изредка и заискивающе. Причем голос его был похож на голос Турлана — табунщика из рода Берметэй, жившего с ее родом по соседству и приставшего к ним в дни войны.
Затем голоса стали еще тише, отдалились, и по тому, как взлетели испуганные птицы, Арая поняла, что эти двое удалились в глубь тугаев.
Взобралась в седло и, защищаясь от колючих веток, поспешила к стоянке рода.
Наверное, она ошиблась, думала девушка. Турлан ли это? Может, почудилось?
В лагере ее ждал сюрприз — дозорные привели трех каких-то людей, старший из которых назвался полутысячником самого хана Хонооу, Кайяалом, идущим с вестью.
— И куда же вы направляетесь, с какой вестью идете? — подал голос Инкай.
Взгляд его был холоден. Он в упор смотрел на Кайяала.
Кайяал медлил. Оглядев всех, он ответил:
— Мы посланцы совета ханов, поставившего над степным войском известного вам хана Хонооу. А вы кто будете? Предложили бы сесть. Обычай забыли?
— Про Хонооу потом. Какого рода, из какого племени и с чем он послал вас, к кому?! — повысил голос чернобородый Инкай.
— А ты не знаешь Хонооу?! Тогда кто ты сам? Дай глоток воды, потом делай со мной что хочешь! — заорал пленник. — Только нукера моего не трогай! Он последний из пятерых сыновей своего отца…
— Я тебя спрашиваю не про твоего Хонооу, а про тебя! Много вас таких бродит по степи и режет беззащитных! — закричал старейшина. — Вы все одна свора, свора волков, продавших свое племя, свой народ. Или же вам все равно, кого грабить и убивать? Нашествие шаркаанов развязало вам руки… — разошелся Инкай. — Может, вы посланы к шаркаанам посредниками? Когда легка добыча, то рвут друг у друга куски, а когда враг посильнее, готовы отдать в жертву не только друг друга, но и своих детей! С чем послан ты и к кому? Говори, если не хочешь остаться навсегда именно тут! — набычился старейшина.
— Правда твоя, — процедил Кайяал. — Нойонам нет дела до нас. Они спасают свои стада. А что до рода и племени, то я с Ангаванского нагорья, из племени олтахар. Нас было десять родов. Не осталось ни одного. Шаркааны доконали нас. Мы, кто остался, пошли служить Хонооу, которого чтим за мудрость и за справедливость. Сейчас он уходит все дальше от этих гор, чтобы спасти тех, кто остался в живых и кто еще верит ему. Он, как пастух, уводит остатки своего народа от стаи волков. Наши шаманы просили пощады у Небес, но Небо молчит. Не мешайте нам, если вы, как и мы, ищете убежища, чтобы спасти собственные шкуры. У нас нет ничего, кроме коней, которых вы уже забрали… Отпустите нас, мы ищем…