1917. Российская империя. Падение - Эдвард Радзинский

Кто исполнял роль шкипера, осталось тайной Соловьева. Но деньги, привезенные Штейном, и царские драгоценности продолжают перекочевывать из Дома Свободы к пройдохе.

Аликс заражает своей верой. Даже разумный Жильяр решает «держаться наготове на случай всяких возможностей».

Когда в марте 1918 года на улице Свободы зазвенели колокольцы и на удалых тройках с бубенцами с гиканьем и свистом проехали вооруженные люди, Аликс, глядя в окно, восторженно шептала: «Какие хорошие, русские лица!» Она уже видела: они пришли! Могучее Воинство, 300 офицеров, о котором столько писал ей посланец «Старца».

На самом деле в тот день в город въехали удалые красногвардейцы из города Омска – устанавливать в Тобольске большевистскую власть. И в тот день окончилось идиллическое время их заключения. С бубенцами, гиканьем и свистом ворвался в тихий Тобольск послеоктябрьский мир.

Так Распутин уже после смерти еще раз погубил Семью.

«Не было вообще никаких офицерских групп для освобождения Царской Семьи! Были лишь разговоры», – будет утверждать в своих воспоминаниях Татьяна Боткина – дочь милейшего Евгения Сергеевича, разделявшая с ним изгнание. И приведет примеры: уже после того, как царя заставили покинуть Тобольск, – она спросила одного из местных монархистов:

– Почему ваша организация ничего не предприняла?

– Мы сорганизовались, чтобы спасти Алексея Николаевича.

Но вот подошло время отъезда из Тобольска Алексея и великих княжон. И опять она задает тот же вопрос.

– Помилуйте, ведь мы могли себя обнаружить, нас бы всех красноармейцы переловили.

«Таких было много», – печально заключает дочь Боткина.

Соловьева Боткина считала попросту провокатором. Как и многие в Доме Свободы…

Но кто смел выступить против зятя Распутина?

Был ли действительно Соловьев большевистским агентом?

Вряд ли. Скорее, они просто были удобны друг другу: ЧК и Соловьев. Были две Игры, разыгранные с участием ничего не подозревавшей Семьи. Игра в заговор – театр, организованный Борисом Соловьевым, попросту обокравшим Семью. И еще одно представление, которое включило в себя соловьевскую выдумку, объявив его лжезаговор истинным, чтобы сделать его потом чуть ли не главным доказательством необходимости скорейшего перевода Царской Семьи из тихого Тобольска.

Эта вторая Игра рождена была в красной столице революционного Урала – в городе Екатеринбурге.

В апреле 1917 года у особняка Кшесинской стоял караул кронштадтских матросов: во дворце любовницы Николая собралась конференция большевиков. «Большевички» – так их презрительно называли. Но не зря ощущал тогда их странную (страшную) силу поэт Блок.

Еще недавно они гнили в ссылках, скитались в безнадежной эмиграции по европейским городам. Теперь они разговаривали о власти над шестой частью света.

«Партия, которая не хочет власти, недостойна называться партией» (Троцкий).

На этой Апрельской конференции встретились два старых друга – Свердлов и Голощекин… Вот он стоит на фотографии, Исай Голощекин – обрюзгшее от бессонных ночей, от дурной еды лицо. И, конечно же, с бородкой. Они все с этими бородками – Ленин, Свердлов, Троцкий, Каменев… Ему за сорок… Старик – по меркам революции.

Он готовился стать зубным врачом, но стал профессиональным революционером. Партийные клички – «товарищ Филипп», «Жорж»… Кличка «Филипп» стала его именем. С 1912 года «товарищ Филипп» – член большевистского ЦК. В 1913 году, когда Николай праздновал 300-летие династии, его будущий убийца был схвачен полицией и выслан в Туруханский край на 5 лет под гласный надзор полиции. В сентябре 1914 года в ссылке он встречается с другим видным большевиком – Яковом Свердловым. Свердлова и Голощекина «связывала не только общность взглядов, но и личная дружба», – писала в своих «Воспоминаниях» жена Свердлова. Из Туруханской ссылки обоих друзей освободил Февраль 1917 года.

На конференции во дворце Кшесинской Свердлов – вождь уральских большевиков – был оставлен в Петрограде секретарем ЦК. Заменить его на Урале по решению ЦК и по рекомендации Свердлова должен его старый друг – «товарищ Филипп».

Так отправился Голощекин на Урал – захватывать власть и организовывать там новую революцию.

Голощекин в Екатеринбурге неутомим: вооружены отряды рабочих, создан штаб Красной гвардии. Руководителем штаба сделал он балтийского моряка Пашку Хохрякова.

Подготовлена к восстанию и соседняя Пермь. Там Голощекин опирается на большевиков – братьев Лукояновых: Михаила – руководителя пермских большевиков и его брата Федора, возглавившего рабочую Красную гвардию.

В начале октября Голощекин уезжает в Петроград делегатом от Урала на съезд Советов. И вскоре в Екатеринбург пришла срочная телеграмма: 25 октября большевики свергли Временное правительство.

И тогда екатеринбургские большевики и их Красная гвардия начинают овладевать городом.

То же происходит и в соседней Перми.

Как только Советы победили на Урале, взгляд Екатеринбурга – столицы Красного Урала – обращается на тихий Тобольск. Там, не так уж и далеко, находится Царская Семья. Святая мечта революционеров – расправа над Николаем Кровавым! К тому же слухи о несметных романовских сокровищах, вывезенных из Петрограда… Такова проза жизни: «за всеми идеями всегда стоит бифштекс» – как говаривал кто-то из большевистских лидеров. И Голощекин в Екатеринбурге разрабатывает план.

После моей первой статьи, напечатанной в «Огоньке», о расстреле Семьи Романовых я получил по почте короткое послание:

«Могу сообщить вам кое-какие подробности по интересующей вас теме». Подпись – Александр Васильевич. Без фамилии. И телефон.

Я позвонил.

Старческий голос: – Только говорите погромче. Плохой телефон. (Старые люди не жалуются на свой слух, они жалуются на телефон. Во время своих розысков я буду иметь дело в основном с очень старыми людьми и много раз услышу эту фразу.)

Я: – Получил ваше письмо… Хотел бы с вами встретиться.

Он: – Можно и встретиться… Я сам к вам приеду.

(Сколько раз я услышу все это! Они прошли хорошую школу – сталинскую школу страха. И он не хочет, чтобы я к нему пришел, чтобы я знал, кто он. Он боится.)

Он приходит сам. Ветхий старик с нимбом прозрачных белых волос. Орденские планки на пиджаке.

– Значит, все, что я вам расскажу… я не хотел бы, чтобы… ну, чтобы вы конкретно ссылались…

Я прерываю. Я говорю очень громко – он плохо слышит:

– Не беспокойтесь… я и не могу конкретно ссылаться. Я ведь не знаю даже вашей фамилии.