Письма на воде - Наталья Гринина

когда Чжи Мон дошёл до момента ухода Хэ Су из дворца, справа послышался глухой стон. Император до сих пор не мог себе этого простить и переживал свою ошибку так же остро, как и в момент её свершения.

Астроном впервые за долгое время повернулся к нему, взглядом спрашивая, стоит ли продолжать.

Ван Со сидел, запрокинув голову и закрыв глаза. Его губы кривились от сдерживаемых чувств, а руки дрожали на сведённых вместе коленях. Чжи Мон почему-то никак не мог оторвать взгляд от этих пальцев, лунно-белых на чёрном, подсознательно притормаживая, чтобы не случилось беды.

Из оцепенения его вывел хриплый голос Ван Со, похожий на треск разрывающейся ткани.

– Дальше, – не открывая глаз, потребовал он, когда пауза слишком затянулась.

А дальше были последние месяцы жизни Хэ Су в доме Ван Чжона, о которых прежде император не желал знать, чтобы не страдать ещё сильнее под бременем неверного толкования доносов своих шпионов и собственных ошибочных выводов, продиктованных гордыней, ревностью и обидой. Но теперь он вынужден был всё это принять, что давалось ему с невероятным трудом.

Рассказывая о смертельном недуге госпожи Хэ, резко усугубившемся после того, как она разрешилась от бремени, о её стремительном и неотвратимом угасании, Чжи Мон то и дело поглядывал на Ван Со, состояние которого вызывало у него серьёзные опасения. И как бы он ни старался сгладить острые углы, где-то умалчивая, а где-то и высветляя отдельные особо мрачные моменты, не изменяя сути, помогало это мало.

Императора колотило от услышанного. Он задыхался и то и дело трясущимися руками оттягивал ремень безопасности и прижимал ладонь к груди, тщетно пытаясь успокоить рванувшее сердце.

Его прерывистые неглубокие вдохи и выдохи беспокоили Чжи Мона и заставляли отвлекаться от дороги, что было крайне опасно: они приближались к Сеулу, и, несмотря на глубокую ночь, движение у столицы стало более интенсивным.

– Последнее, о чём умоляла госпожа Хэ, умирая на руках у Его Высочества, было: «Берегите мою дочь. Не допустите того, чтобы она попала во дворец». И когда Ван Чжон спросил, почему, она ответила лишь: «Потому что он не придёт». Умирая, она думала только о вас и тосковала, провожая каждый уходящий день в напрасном ожидании.

– Я приду, – прошептал Ван Со, его пальцы сжались до хруста, а по мертвенно-белой щеке скатилась крупная одинокая слеза. – Я приду, Су. Обещаю.

– Ваше Величество, – нерешительно добавил Чжи Мон, пытаясь сообразить, как лучше закончить рассказ об этом трагическом периоде и перейти от прошлого к настоящему. – Вы должны знать, что до самой своей смерти госпожа Хэ не снимала шпильку с лотосом. И когда она… умерла, ваш подарок был у неё в волосах.

Услышав это, Ван Со дёрнулся, зачем-то оглянулся на заднее сиденье и прохрипел, с трудом расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки:

– Останови…

Чжи Мон притормозил у опушки хвойного перелеска, за которым уже виднелись в негасимом мареве мегаполиса пригороды Сеула, и, не выходя из машины, смотрел, как Ван Со вывалился наружу, едва справившись с замком ремня безопасности. Он стоял, уперев руки в колени и стараясь продышаться. Но выходило у него плохо. Так бывает, когда долгое время – а в его случае столетия – удерживаешь в себе то, что таить нельзя, иначе оно начнёт отравлять кровь и разъедать душу, неизбежно лишая покоя и рассудка.

Астроном терпеливо ждал. Иного ему не оставалось.

Отголоски его собственной застарелой боли под конец долгого рассказа и невольного возвращения в прошлое прорвались сквозь толщу времени и мазнули по горлу. Ему тоже захотелось выйти на воздух, но он заставил себя остаться в машине, понимая, что императору нужно побыть одному и прийти в себя.

Он не следил за временем и очнулся лишь тогда, когда Ван Со тяжело упал обратно на сиденье и пару минут слепо рассматривал приборную панель.

– Спасибо, – вдруг сказал он, заставив астронома вздрогнуть. – И… прости.

– За что, Ваше Величество? – удивился Чжи Мон, глядя в сухие горячие глаза императора. Слёз больше не было. Их выжгло время.

– За всё, – коротко ответил тот, дрожащими руками пытаясь попасть в замок ремня безопасности.

Когда ему наконец удалось это сделать, он с усилием потёр лицо ладонями.

– Ты тоже должен знать одну вещь, – проговорил он тихо, но твёрдо, что несказанно обрадовало астронома: кризис миновал. Император справился. Снова. – Жизнь Су я всегда ставил на первое место. Выше трона, выше своей собственной жизни. И если бы она только согласилась, я бы увёз её из Сонгака. А после, когда всё изменилось, сделал бы императрицей именно её, и плевать мне было на мнение других. Если бы она не противилась, я удержал бы её рядом и берёг, но насильно… каждый раз видя в её глазах упрёк и отторжение… – он отрицательно покачал головой и скривился от горечи. В нём говорила тысячелетняя тоска, и Чжи Мон это чувствовал. – Я отдаю себе отчёт, что в случившемся в итоге виновата моя гордость, ревность, помешательство… И в том, что я не попрощался с ней, моя вина и только моя.

– Я понимаю, Ваше Величество, – мягко ответил Чжи Мон, успокаивающим жестом касаясь вздрагивающего плеча Ван Со. – Не казните себя так.

Он вновь завёл мотор и вывел машину на трассу, аккуратно вливаясь в поток машин.

«Вы не виноваты: на всё воля Небес», – чуть не добавил он, но вовремя проглотил привычные слова, памятуя о том, как реагировал на них император в прошлом и как мог взъяриться теперь, узнав правду.

Вместо этого он, не отрывая внимательного взгляда от дороги, пошарил рядом с собой и протянул Ван Со литровую термокружку:

– Выпейте это, Ваше Величество. Вам полегчает.

– Да ну? – недоверчиво усмехнулся Ван Со, но кружку взял, открыл клапан и подозрительно принюхался: – Это что? Опять какое-нибудь твоё зелье? Помнится, ты достаточно меня ими пичкал.

Чжи Мон улыбнулся, вспоминая, как своими зельями, правда, не совсем травяными, не раз вытаскивал своего подопечного с того света.

– Нет, это всего лишь чай из трав. Успокаивающий.

– Кого? – философски поинтересовался Ван Со, послушно выпил где-то половину и, помотав головой, пристроил кружку в подстаканник между сиденьями. – Ладно. Считай, что твоя терапия ромашкой и мелиссой сработала, если тебя самого это успокоит.

Однако его несколько язвительный тон не обидел, а, наоборот, обрадовал Чжи Мона: император пришёл в себя. Ну, или