Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №9 - Журнал «Домашняя лаборатория»

из вступления к третьему акту "Царя Салтана". Как там у Александра Сергеевича: "ядра чистый изумруд"… Однако пошла работа, репетиции и спектакль, потом была Наташа, только утром, у себя в Останкине, Данилов вспомнил об изумрудах.

Но тут же и забыл о них. Позвонил Переслегин.

Звонил он откуда-то из автомата. Данилов слышал звуки трамваев. Переслегин сказал, что все складывается удачно, Данилову надо завтра же встретиться с Юрием Чудецким, дирижером молодежного оркестра, оркестр хороший, полный состав, все профессионалы, пусть Данилов не волнуется. А исполнять симфонию, если Данилов, конечно, не раздумал, ему придется через три недели.

— В клубе завода "Прожектор"? — спросил Данилов.

— Нет, — сказал Переслегин, — во Дворце энергетиков. Мы договорились сначала с "Прожектором", но они передумали. И это хорошо. Клуб у них для оркестра маленький, у энергетиков куда больше.

— Я завтра свободен утром, в девять.

— Вы будете дома?

— Дома.

— Хорошо. Чудецкий к вам завтра зайдет в девять. Владимир Алексеевич, рад был услышать вас. Я побегу. Хлопоты. Да и барабанят уже в стекло…

— Погодите… — произнес Данилов, но Переслегин, верно, сел в трамвай.

"Экая досада, — подумал Данилов, — я ведь так хотел поговорить с ним и о симфонии, и о музыке, и о жизни, и о выступлении. Да что же это мы! Будто не музыкой заняты, а мылом торгуем…" И были люди, которым Данилов хотел бы открыть душу, да со временем не выходило. Вот ведь как. Петр Ильич — тот в письмах к благодетельнице фон Мекк высказывал свои соображения о музыке и искусстве, изливал душу, а как быть при телефонах? Данилову остро захотелось вступить в переписку с Переслегиным. Он тут же нашел большой лист бумаги. Вспомнил известного композитора. Тот встретит тебя, поговорит, а через два дня случается получить от него письмо. А зачем, спрашивается, письмо, когда и при встрече можно было все сказать? Над тем композитором смеялись: эка, пишет письма для истории, для томов музыкального наследства! Но теперь-то Данилову стало ясно, что композитор писал послания прежде всего для самого себя — какие сейчас при встречах на бегу душевные беседы! Вот Данилов и взялся за письмо к Переслегину. Однако скоро понял, что послание у него не выйдет, то ли разучился он писать длинные письма, то ли вообще не умел писать их. Открытки еще с дороги, из аэропортов в непогоду, с любезными и пустыми словами отправлял приятелям и приятельницам. Вот и все. И теперь записка кое-как могла у него выйти, но в записке он бы сказал Переслегину не больше, чем пять минут назад по телефону. Данилов расстроился и дал себе слово в свободные часы поучиться писать письма. Чтобы были протяжные и неспешные. Как в девятнадцатом веке. Или еще раньше.

"Три недели! — спохватился Данилов. — А время "Ч"? Они на меня понадеются, а меня — раз! — и след простыл". Однако тут же Данилов запретил себе думать о времени "Ч". Как будто бы оно касалось не его, а другого Данилова.

Данилов убрал ручку и бумагу, решил: "Вот завтра придет дирижер Чудецкий, с ним мы и поговорим о музыке Я его сразу не отпущу". Данилов даже купил бутылку коньяка. Однако в девять утра Чудецкий не пришел а позвонил. Условился с Даниловым о часах репетиций, извинился, сказал, что спешит, и повесил трубку. Теперь Данилов и Чудецкому желал написать письмо.

Он вздохнул, убрал бутылку коньяка, пошел в автомат на улицу Королева выпить пива.

Мужчины возле автомата стояли всегда, но нынче их было больше обычного. Данилов заметил знакомого оператора с телецентра, спросил:

— Что это?

— А Коля, водопроводчик, — сказал оператор, — за двадцать копеек показывает дым.

Тут же мужчин, то ли выпивших пива, то ли еще не пивших, окутало паровозным дымом.

"Про дым-то я забыл! — ужаснулся Данилов. — Надо сейчас же дым прекратить!"

— Вова! — водопроводчик Коля, выйдя из восхищенной толпы, направился к Данилову. — Я тебя пивом угощу!

— У меня есть, — сказал Данилов. — Я рубль разменяю.

— Что менять-то! — Коля чуть ли не обиделся. — Вон сколько двугривенных для автомата. За дым. Дыхнешь — дают двадцать копеек. А кто и с сушками.

— А не тяготит вас дым? — осторожно спросил Данилов. — Вы к врачам не обращались? Вдруг бы они и вылечили…

— Зачем мне врачи? От чего мне лечиться? Мне дым не мешает. Я когда дышу и говорю, он не идет. Могу петь. — Тут Коля остановился и запел: "Стою на полустаночке в цветастом полушалочке, а мимо пролетают поезда", и верно, дыма из него не вышло. — И ем я хорошо. Иногда только мясо пахнет костром. Вроде шашлыка. Это когда я из глубины дыхну, то дым. А людям нравится. Просят. Как-то я три раза подряд дыхнул, дали воблу.

— Но, может, вы хотите от него отделаться? Не мучит он вас?

— Да ты что! Коля поглядел на Данилова с укором. — У меня жизнь интересная.

"Ну коли так, — подумал Данилов, — что ж я его буду дыма лишать…" Ведь и вправду: вдруг он, Данилов, испортит жизнь человеку. Пусть дышит как хочет. Данилов опустил в щель автомата двугривенный, подаренный Колей, наполнил кружку, но, отпив два глотка, о пиве забыл. В нем возникли вдруг слова и чувства, какие он хотел бы передать и Переслегину и Чудецкому. Явились бы к нему сейчас листы бумаги, он бы их все исписал. "Что я стою-то здесь, пойду домой, напишу им письма. О музыке. Обо всем". Он пошел. Однако его намерениям помешал телефонный звонок.

У звонившего был лирический бас, годный, если бы собеседник Данилова пел, и на баритональные партии — князя Игоря или Мазепы. Вроде бы Данилов его где-то слышал, но где? Говорил незнакомец тихо, таинственно и вместе с тем так, будто Данилов сидел у него дома в клетке. Данилов проверил голос индикатором: нет, звонивший был местной личностью.

— Мне любопытна ваша таинственность, — сказал Данилов. — Однако вы даете мне понять, что вам многое обо мне известно, стало быть, вы знаете, что у меня мало времени, поэтому прошу вас перейти к сути дела.

— Пока и дела-то никакого нет, — сказал незнакомец, — а есть предложение.

— Какое же?

— Сотрудничать с нами.

— А кто вы такие?

— Ну как вам сказать…

— Так и скажите.

— Настасьинский переулок, квартира Ростовцева…

— Хлопобуды, что ли?

— Это несерьезное дело… Но пусть хлопобуды…

Теперь Данилов узнал. Говорил с ним пегий человек с бакенбардами, возможно, секретарь хлопобудов, заполнявший обычно их вахтенный журнал или конторскую книгу. Но возможно, и не секретарь.

— Вы секретарь с бакенбардами, — сказал Данилов.

— Как вы узнали?

— Я музыкант.