Широкий Дол - Филиппа Грегори

Хотя, честно говоря, слушая, как мистер Гилби говорит о густых зарослях вдоль дороги и разгневанных людях, которые останавливают обозы с зерном, я испытывала такой слепой ужас, что могла бы, наверное, заставить всю деревню умирать с голода. Где-то здесь, поблизости от Широкого Дола, прятался со своей бандой Браковщик. Он уже угрожал мне в прошлом году. А в этом году он прислал мне эту пороховницу, ясно сказав этим, что мою усадьбу ждет пожар. Что выбраковка неугодных ему господ начнется с меня. И я сказала себе: мне безразлична судьба тех, кто готов помогать Браковщику, кто готов его поддержать или даже указать ему путь к нашей усадьбе и сказать: «Забирай ее! Она больше не наша любимая мисс Беатрис!» И пока Браковщик находился неподалеку от моих владений, пока он был намерен поквитаться со мной, я бы предпочла иметь деньги в сундучке, чем пшеницу в поле или зерно в амбарах. Золото он сжечь не сможет. Он не сможет напасть на меня, пока я нахожусь здесь, в полной безопасности, в этом кабинете, обставленном дедовской мебелью.

– Я согласна, – сказала я совершенно спокойно.

– Вот и хорошо, – кивнул мистер Гилби. – Через пару дней вы получите из моего банка проект договора и чек. Вы хотите сами убрать урожай?

– Да, – сказала я. – Но повозки за ним лучше прислать вам. У нас просто нет ни такого количества телег, ни такого количества лошадей, чтобы везти все это в Лондон.

– Хорошо, – снова сказал он и подал мне свою мягкую руку, желая обменяться рукопожатием в честь заключенной сделки. – Красивые у вас здесь места, миссис МакЭндрю, – сказал он, беря в руки свою шляпу и перчатки. Я с улыбкой кивнула, а он продолжал: – Я присматриваю для себя похожее имение. – Я удивленно приподняла бровь, но ничего не сказала. Я знала, что именно так происходит в тех графствах, что ближе к Лондону, но я не думала, что и Сассекс так быстро пострадает от этих городских торгашей, скупающих чужие поместья и воображающих себя настоящими сквайрами. Эти люди развращали сельских жителей городскими нравами. Они не понимали ни тех ценностей, что веками создавались в той или иной местности, ни живущих там людей. Они бестолково вели хозяйство и губили землю, не давая ей отдохнуть. Они портили целые деревни, то увозя слуг с собой в Лондон, то отсылая их обратно. Они жили на земле, которая была чужда их душе. Они покупали и продавали землю, точно материю – штуками. Они нигде не имели корней, а потому могли продавать и покупать землю где угодно.

– Если вы когда-нибудь решите расстаться с Широким Долом… – начал мистер Гилби, пытаясь завязать разговор на новую тему.

У меня екнуло сердце.

– С Широким Долом? – воскликнула я, моментально разъяряясь. – Широкий Дол никогда не будет продан!

Он кивнул с извиняющейся улыбкой на лице.

– Извините, я должен был сразу это понять. Но мне показалось, что если вы продаете лес и пшеницу на корню, то, возможно, готовитесь продать и все поместье. Если вы все же надумаете продавать, то я бы дал вам очень хорошую цену. Действительно очень хорошую. Лучшей никто не даст, уверяю вас. У меня создалось впечатление, что у поместья слишком много долгов, и я подумал…

– Пока что мы прекрасно со всем справляемся, – сказала я. Голос мой слегка дрожал от сдерживаемого гнева. – И я скорее стану полным банкротом, чем расстанусь с этим поместьем. Это наследие семьи Лейси, мистер Гилби! У меня есть сын и племянница, которые будут править поместьем после меня. Они здесь живут, мистер Гилби, и я никогда не продам их дом! Я никогда не продам свой собственный дом!

– Нет, конечно же, нет, – миролюбиво сказал он. – Но если вы вдруг передумаете… Если мистер Льюэлин, например, будет вынужден отказать вам в праве выкупа закладной вследствие просрочки…

– Он этого не сделает, – сказала я с уверенностью, которой не чувствовала. Интересно, какие разговоры ведутся насчет Широкого Дола среди этих денежных людей? Что, если они возьмут нас в кольцо и, лишив нас права выкупа, отвоюют один из самых крупных призов в Сассексе? Неужели сведения о моих заимствованиях втихую распространились по соответствующим кругам Лондона и теперь несколько дельцов подсчитывают, сколько месяцев мне потребуется, чтобы потерпеть полный крах? Неужели какой-то торговец зерном, мистер Гилби, знает о делах мистера Льюэлина, занимающегося куплей и продажей земельных участков и леса? А ведь мистер Льюэлин даже живет на противоположном конце Лондона! – Но даже если он это сделает, у меня найдутся и другие средства. Я из семьи МакЭндрю, – сказала я.

– Разумеется, – сказал мистер Гилби, и по его черным глазам я поняла: он знает и то, что деньги Мак-Эндрю теперь для меня недоступны. Он, возможно, знает даже то, что эти деньги теперь работают против меня. – Мне, пожалуй, пора. Желаю вам всего наилучшего. – И он удалился, не прибавив больше ни слова.

Он ушел, а я так и сидела, оцепенев от ужаса. Было достаточно плохо уже то, что этот Браковщик и прочие отщепенцы, находящиеся вне закона, что-то явно против меня замышляют и просто ждут подходящего момента. Но если члены моей собственной семьи – те люди, что спят на льняных простынях и едят с серебряных тарелок, – вступили в заговор против меня, тогда я действительно пропала. Если лондонские дельцы с суровыми лицами знают о растущей груде моих долгов и о моем пустом сейфе, тогда и Широкий Дол, и я оказались в весьма трудном положении. Я не подумала о том, что все эти денежные люди, возможно, хорошо знакомы друг с другом. Я забыла, что мужчины любят собираться в своих маленьких клубах и обсуждать свои дела тесным кружком; любят порой и затравить кого-то одного из своей же стаи. Одинокая, живя почти в изоляции от внешнего мира, я не сознавала, что вокруг существует множество глаз, которые внимательно за мной наблюдают, и ушей, которые чутко прислушиваются к первым же звукам колебания с моей стороны. И эти люди обмениваются понимающими улыбками, услышав, как один мой тяжкий долг сменяется другим и нет ни малейшей надежды на то, что я сумею самостоятельно от этих долгов освободиться.

Я могла бы сразиться с ними, чувствуя за спиной былое богатство и благополучие Широкого Дола, опираясь на жителей своей деревни, которые меня любят и скорее согласятся работать даром, чем допустят, чтобы я проиграла сражение с какими-то жадными чужаками. Или же я могла бы сразиться с разъяренными крестьянами, которые плохо делают свою работу. Но я не могла сражаться с теми и другими одновременно и надеяться на победу. И пока я разрушала деревню и нападала на бедняков, те другие, богатые и благополучные, нападали на меня и разрушали мое благосостояние и мое поместье. Мне со всех сторон грозила опасность: с одной стороны мрачно затаившаяся деревня, с другой – кольцо кредиторов, связанных друг с другом тайной порукой. И в центре всего этого – точно кость между двумя грызущимися собаками – был Широкий Дол. А я больше уже ничего не чувствовала; я утратила свою любовь к Широкому Долу.

Я даже негромко застонала, столько горя и усталости на меня навалилось. Положив руки на письменный стол, а голову на руки, я сидела так до тех пор, пока летний вечер не сменился серыми сумерками, а летучие мыши за высокими окнами не начали зигзагами метаться в вечернем небе, ловя насекомых. Где-то в лесу запел соловей. А я мечтала только об отдыхе.