Убийцы персиков - Альфред Коллерич

Елена прервалась. Раскрытая книга в кожаном переплете намокла. Не глядя на Алоиса, Шаумбергер протянула ему полотенце. Алоис встал. Она продолжила чтение.

«Но это мое страдание предрешено роком, так отправь же меня вслед за Антонием и не завидуй моему упокоению в одной могиле с ним. Я умираю во имя любви и даже в царстве теней желаю быть только с ним».

Винки числилась компаньонкой обеих дам. Дамы всегда прогуливались под ручку. Они носили черные береты. Часами бродили по дорожкам парка. Винки могла присматривать за ними из окна виллы. Дамы обходились без часов. Когда же раздавался бой курантов, они неизменно оборачивались в сторону башни. Смерть Винки была для всех полной неожиданностью. Макс Кошкодер обходил все жилые уголки и оповещал людей о кончине.

Графиня имела изрядный опыт по части похорон. Еще ребенком она любила фобы. Для Винки заказали белый гроб. Алоис услышал от Елены на редкость тривиальную историю:

«Винки заслужила такой гроб. Графиня с детства знала красавицу Винки. Она не сомневалась в том, что Винки никогда в жизни не имела дела с мужчиной. Белый гроб был готов для погребения. У гроба стояли священник, Анна Хольцапфель, я... Остальных не помню. После похорон Анна Хольцапфель, которая всегда резала правду-матку, пошла к графине и сказала, что узнала от священника, будто Винки, как ее ни караулили, однажды не совладала с собой. Графиня ужасно осерчала, но белый гроб менять было уже поздно. Досталось ли священнику за нарушение тайны исповеди, я не знаю».

Фауланд слушал этот рассказ стоя. В руке он держал полотенце. В мыслях он возвращался к Дио Кассию.

(Любовь сестры и брата из царского рода Птолемеев и зеркало, в котором он в данный момент видел Елену.)

«Итак, для того, чтобы в будущем с ней можно было обращаться как с пленницей и невольницей, он отправил к ней всадника Гая Прокуллия и своего вольноотпущенника Эпафродита с приказом об аресте и подробным наставлением. Эти люди вступили с ней в разговор, держась поначалу любезно, однако же объявили ее своей пленницей, прежде чем она успела опомниться и оговорить какие-либо условия».

Долгое заточение в белых гробах.

Любимец Афродиты.

Спина Елены.

Жар кадильницы.

Черная бархатка графини.

Розовая губка в нише.

Ноги в призме воды.

Кресло Елены.

Голубой занавес.

Кровать Елены.

Перлы истории.

Интонация, созвучная анналам.

Расхожая мудрость рапсодов.

Пар от жаркого тела, когда поднимаешься из ванны.

Старость, угрожающая Елене.

Мир за стеной ванной.

Финал истории, точка, поставленная укусом змеи.

Елена встала перед голубым занавесом. Алоис облачился в свой белый махровый халат. Он вышел из ванной и направился к себе в комнату. Проходя мимо спальни графини, он поднял правое плечо.

Засыпая, Елена успела прочесть:

«О том, какой смертью она умерла, с достоверностью сказать невозможно, известно лишь, что на руках ее были обнаружены крошечные следы укусов. Иные утверждают, что она взяла аспида и...»

Придворный священник Иоганн Вагнер любил повторять в своих проповедях мысль о том, что символы суть источники, из которых изливается божественное начало. Мысль, как он полагал, купается в божественном. Он внушал это крестьянам, пришедшим на мессу в церковь замка.

Остывая после ванны, Алоис погрузился в грезы о тождестве Клеопатры и Богоматери. Несколько дней спустя Анна Хольцапфель выгладила большое белое полотенце и вывесила его на прачечном дворе так, чтобы его могла видеть из окна Елена Шаумбергер.

По ночам желающему что-то изложить грозит опасность лишиться способности к описанию.

Это — рассказ о кошачьем воскресенье, об Анне Хольцапфель, об А. и О. и о кошке, принадлежавшей Анне Хольцапфель.

На дворе — ночь. Ночь накануне воскресенья.

Я стою у сосны, сосна — перед замком.

Аромат хвои — лучший ориентир

Я ощущаю стопой усыпавшие траву иголки. Я могу сгребать их ногой. Я черчу в хвое круг и делаю из нее холмик, который так хочется сгладить.

Я продолжаю шарить одной ногой. Пальцы, упирающиеся в носок ботинка, напряжены. Сквозь подошву они ощупывают землю. Глаза могут отдыхать.

Они закрыты, и зрачки под веками направлены вверх. Не надо шаркать и шумно шуршать. Достаточно лишь легкого касания.

Тогда травинки не будут таиться. Даже когда нога слегка скользит назад, под подошвой угадывается граненый травянистый стебель.

Впереди, там, куда упирается стопа, я обнаруживаю какой-то холмик.

Первая же мысль — муравьи. Я осторожно тычу в него носком ботинка и чувствую, что верхний слой начинает осыпаться.

Я отдергиваю ногу.

Устойчивость несколько поколеблена. Правая нога подгибается. Я теряю равновесие, пытаюсь опереться рукой на сосну позади меня и падаю.

Я осязаю жесткую кору.

Кожа ладони горит и грубеет.

Рисовать можно и ночью.

Кто такая Анна Хольцапфель, о которой я хочу рассказать?

Что было на уме у священника Иоганна Вагнера, когда он думал об Анне Хольцапфель, делившей с ним кров?

Когда священник думал о стопе Анны Хольцапфель, его интерес простирался несколько выше. Вернее, ногою Анны Хольцапфель являлась для него нижняя половина ноги, особенно — крутые выпуклости икр, частично закрытых юбкой.

У Анны была посконная юбка.

Никакой портняжной выдумки, никаких признаков национального наряда, ничего от народных обычаев и традиций.

Юбка лишь прикрывала.

В ней тонули широкие бедра и зад.

Она была скроена так, что спереди висела отвесно, как будто за ней ничего не скрывалось.

Передняя часть словно отходила в тыл.

Для того, казалось, юбка и была задумана.

Священник Иоганн Вагнер задавался вопросом: а трутся ли вообще об эту юбку те части ног, которые начинаются выше икр и завершаются задом?

Однако ступни и ноги Анны Хольцапфель были на месте.

Углубляясь в свой атлас немецких диалектов, листая статью «Ступни в Германии», он стремился набрести на Анну Хольцапфель и ее образ, каким он сложился у него в голове.

На Рейне, где когда-то жил Вагнер, ступни Анны были ногами Анны.

Это его устраивало.

Это звучало естественно.