Фронт без окопов - Михаил Александрович Ардашев

так же, как не удалось разыскать и других лиц, с коими Балтайс состоял в переписке. Тогда же со стороны присланного агента возник вопрос об аресте Балтайса как заподозренного в шпионстве, но ареста этого не последовало…»

Обстоятельно изложив состав преступления рядового Яниса Балтайса, двадцати восьми лет, лютеранского вероисповедания, уроженца Курляндской губернии, полковник Лисовский перешел к другим обвиняемым. Основываясь на показаниях прапорщика Котковского и других свидетелей, он писал, что ближайшим сотрудником и помощником Балтайса был младший унтер-офицер Михаил Волков. На бригадном митинге, проходившем в середине июня в лагере Ля-Куртин, Волков призывал солдат не выходить на занятия. На этом же митинге он говорил, что надо требовать во что бы то ни стало отправки в Россию. Позднее Волков вместе с унтер-офицером Барановым, ефрейтором Тихоном Петровым, старшим унтер-офицером Валявкой убеждал солдат не подчиняться приказу командования и не выходить из лагеря Ля-Куртин.

Ефрейтор Арсений Болхаревский выступал перед солдатами первой роты против войны. Старший писарь Григорий Гузеев говорил своим товарищам на собраниях, чтобы они не верили Временному правительству. Рядовой Анатолий Гусев, ставший во главе комитета во втором особом пехотном полку, подстрекал солдат не подчиняться приказам генерала Занкевича, не сражаться против немцев на французском фронте.

Ефрейтор первого маршевого батальона Иван Савельев агитировал за сепаратный мир с Германией и произносил лозунги: «Долой Керенского, да здравствует Ленин!» Младший унтер-офицер второй саперной роты Иван Шитогубов кричал на митинге офицерам, когда они выступали: «Неправильно!»

Перечень обвиняемых с комментариями полковника все увеличивался…

Наконец, полковник Лисовский стал излагать формулу обвинения:

«На основании изложенного рядовой Янис Балтайс, мл. унтер-офицер Михаил Волков, ст. унтер-офицер Иван Валявка, ефрейтор Арсений Болхаревский, ефрейтор Иван Савельев, мл. унтер-офицер Иван Шитогубов, рядовой Анатолий Гусев, мл. унтер-офицер Сергей Баранов, ст. писарь Григорий Гузеев, рядовой Константин Шафоростов, мл. унтер-офицер Никита Тимофеев, ст. унтер-офицер Афанасий Гуров, мл. унтер-офицер Тимофей Бушуев, рядовой Ермолай Азаренко, мл. унтер-офицер Алексей Вдовенко, ефрейтор Иван Старов, рядовой Афанасий Макаренко, рядовой Егор Писаренко, рядовой Федор Кабанов, рядовой Егор Юров, ефрейтор Тихон Петров, мл. унтер-офицер Василий Омельченко, ефрейтор Сергей Белоножко и рядовой Тимофей Тимощенко обвиняются в том, что… находясь в составе русских войск во Франции, с целью побудить солдат 1-й особой пехотной дивизии отказаться от дальнейшего участия от военных действий, они посредством бесед, речей, воззваний и бюллетеней доказывали, что на французском фронте оставаться не следует, что необходимо категорически отказаться от участия на этом фронте в военных действиях, требовать возвращения в Россию, не подчиняться начальникам и не исполнять общего распоряжения представителя Временного правительства от 25 июня о выходе всех безусловно подчиняющихся Временному правительству солдат из лагеря Ля-Куртин…»

Далее следовали статьи, по которым обвиняемые привлекались к ответственности, и заключение:

«Все вышепоименованные в выводах обвинительного акта воинские чины предаются отрядному суду русских войск во Франции. Обвинительный акт составлен в гор. Париже 28 октября 1917 года. Исполняющий обязанности Военного прокурора полковник Лисовский».

Полковник поставил размашистую подпись и, облегченно отдуваясь, откинулся на спинку стула. Никогда еще не было у него такого трудного дела.

Прокурору изменяет память…

В обвинительном акте прокурор Лисовский написал, что следственной комиссии «было поручено с возможной ясностью установить главные причины ненормального брожения…» Поручающие могли бы упрекнуть прокурора в чем угодно, но только не в отсутствии усердия и прилежания. В свободное от кутежей время прокурор искал, устанавливал, вызывал, допрашивал… И все это делал так, как было угодно командованию дивизии и представителям Временного правительства. Там, где не хватало доказательств, он старался найти их или извратить факты.

Когда для встречи прибывающей в Ля-Куртин третьей бригады на станцию пришли члены полкового совета первого полка Попов и Чукичев, у них, как уже было сказано, произошла стычка с дежурным офицером. В обвинительном заключении это было подано, как серьезные столкновения, которые привели-де к возникновению враждебных отношений между третьей и первой бригадами.

Одним из главных руководителей солдатского совета первого полка был Янис Балтайс. Во Франции Янис установил связи с товарищами по РСДРП. За ним повели слежку, а потом обвинили даже в том, что он продался немцам и является германским шпионом. Прибывший для проверки благонадежности Балтайса специальный следователь уличить его в этом, конечно, не смог, но все же пытался арестовать его. На защиту своего товарища поднялась вся разведрота.

Дело пришлось прекратить. И предлог был придуман благовидный: мол, командир роты дал о Балтайсе положительный отзыв. Прокурор Лисовский знал все это. Но он снова вытащил шитое белыми нитками дело по обвинению Балтайса в измене, и ни мало не заботясь о достоверности фактов, даже не пытаясь свести концы с концами, изложил его в обвинительном акте.

А вот там, где дело касалось действительных преступлений, совершенных офицерами и генералами, у прокурора Лисовского пропадала память. Он совсем забыл, что еще в середине апреля генерал Лохвицкий пытался разоружить первую бригаду и лишить ее революционного ядра. Сразу же после получения из России известий о свержении самодержавия солдаты русских экспедиционных войск во Франции были лишены права увольнения из своих частей. Командование установило особую зону, за пределы которой выходить солдатам категорически запрещалось. Вводя такой режим, оно стремилось разделаться с солдатскими вожаками.

Нарушил однажды Дмитрий Попов установленный запрет, попытался отлучиться из лагеря, — его тут же сцапал патруль:

— Кто такой, куда пошел?

Опознав в задержанном члена полкового совета, подполковник Иеске и поручик Годин упекли Попова во французскую тюрьму: «Ага, ты ратовал за свободу, так вот тебе свобода!»

Встретил рядового Томашина с двумя товарищами у выхода из зоны щеголеватый офицер, налетел коршуном:

— Увольнительные есть?

— Никак нет, господин офицер! — вытянулись солдаты.

— Почему самовольно покинули лагерь?

— Мы ненадолго, пошли купить бумаги да конвертов.

— Какой роты, фамилия? — ткнул офицер пальцем в Томашина.

Томашин схитрил — сказал вымышленную фамилию и другую роту. То же сделали его спутники. И только это спасло их от ареста и наказания.

Генералы Занкевич и Лохвицкий требовали от солдат полного подчинения командованию и Временному правительству, продолжавшему войну. За неповиновение грозили смертной казнью. По приказу Занкевича тем, кто отказался выйти из лагеря Ля-Куртин в Фельтен с третьей бригадой, на одну треть был сокращен продовольственный паек. Куртинцев перевели на тыловое денежное содержание, лишили заграничных денег.

Это было лишь начало репрессивных мер. Затем последовало уменьшение хлебного пайка более, чем на половину, мяса вместо четырехсот граммов в сутки стали давать семьдесят пять. Французам-торговцам строго-настрого запретили продавать куртинцам какие-либо продукты. Даже лошадей не пощадил генерал — лишил фуража. Три тысячи голодных коней беспокойно бились в станках, грызли все, что можно грызть, и жалобно