Святая мгла (Последние дни ГУЛАГа) - Леван Бердзенишвили

Он не верил, что КГБ был способен осуществить в Испании серьезную спецоперацию. Говорил, что эти мифы сочиняет одно из их отделений, а затем благодаря своей многочисленной агентуре распространяет их в народе. Утонченные методы чужды КГБ, оружием русского человека был, есть и будет топор, проделанную с его помощью «спецоперацию» разгадает весь мир (много лет спустя, когда российские спецслужбы – наследники советского КГБ – уничтожили своего бывшего спецагента Александра Литвиненко, англичане быстро обнаружили такой «топор» в виде полония-210).

В обвинительном заключении Миши было написано, что он размножал, хранил и распространял антисоветские книги Александра Солженицына, Андрея Платонова, Варлама Шаламова и других, а также статьи и обращения к властям Андрея Сахарова. Прошло время, и в начале перестройки и гласности в толстых советских журналах начали публиковать эту некогда запрещенную литературу. Миша сказал, что, пока не напечатают «Собачье сердце» Булгакова и «Котлован» Платонова, он в «их перестройку» и преобразования не поверит. Мы выписывали почти все более или менее значительные всесоюзные и республиканские журналы и газеты (не считая «ларька», это был единственный путь расходования заработанных нашим трудом денег). И в 1986 году началось: журнал «Знамя» опубликовал шедевр Михаила Булгакова «Собачье сердце»; «Новый мир» – «Котлован» Андрея Платонова; а журнал «Нева» – «Реквием» Анны Ахматовой. Миша Поляков, вооружившись этими публикациями, зашел к начальнику зоны майору Шалину и задал ему вопрос:

– За бескорыстное размножение и распространение этих произведений мне присудили пять лет лагеря строгого режима и трехлетнюю ссылку, а теперь советское правительство миллионными тиражами издает эти книги (и делает большие деньги). Так за что же мы сидим?

Шалин ответил ему:

– Уйди, Поляков, у меня и без того сердце разрывается, боюсь «Правду» и «Известия» в руки брать, как бы и в них чего-то антисоветского не напечатали! Что касается твоего пребывания в лагере, я ничем тебе не могу помочь – если хочешь, свежий «Огонек» дам, в нем статья Поликарпова о Федоре Раскольникове и открытое письмо Раскольникова Сталину, настоящая бомба, еще в прошлом году на семь плюс пять тянула, а нынче его во всех крупных журналах печатают!

Поляков вышел, размахивая «Огоньком» и напевая известные строки диссидентского фольклора:

Семь плюс пять (семь лет колонии строгого режима плюс пять лет ссылки) было максимумом предусмотренного первым параграфом статьи семидесятой УК РСФСР (соответствовало статье 71-й Уголовного кодекса Грузии – «Антисоветская агитация и пропаганда»).

Миша наизусть знал песни Александра Галича, Владимира Высоцкого, Булата Окуджавы и Евгения Клячкина, и, когда Гелий Донской их пел, он его поправлял. Гелий брал единственную в зоне гитару и напевал известный хит Клячкина:

Миша вставлял: «Не «вот это точно», а «уж это точно», дорогой мой Гелий». Однако Гелий упорствовал: «Клячкин пел у меня дома, и я очень даже хорошо помню, как именно. Миша, прищурившись и словно между прочим спрашивал: «Сколько бутылок мог раздавить Клячкин?» «Обычно три», – отвечал Гелий. – «После трех бутылок ему уже нельзя верить, а тебе тем более!»

На одном застолье, где функцию вина выполнял чай, между членами Южнокавказской христианской федерации состоялся небольшой и легкий, можно сказать, развлекательный, спор по вопросу национальности Булата Окуджавы.

– Он грузин, сын Шалвы Окуджавы, – заявил я.

– Мать у него была армянкой, и он армянин, – настаивал Рафик.

Вадим Янков незамедлительно сообщил биографические данные поэта: «Отец – Шалва Степанович Окуджава, конечно же, был грузин, а мать – Ашхен, тоже Степановна, Налбандян была тбилисской армянкой; это была семья коммунистов, приехавших в Москву учиться в партийной школе; там же, в Москве, и родился Булат Шалвович, вырос на Арбате, в коммунальной квартире на четвертом этаже дома № 43. И я не знаю, грузин он или армянин, – но он точно москвич. Отца расстреляли 4 августа 1937 года, а мать арестовали, сослали в Караганду, и она лишь в 1955 году вернулась из заключения». Миша Поляков вел летучее «застолье» и предложил компромисс: «От отца-грузина и матери-армянки получается русский поэт, из любви к отцу ненавидящий Сталина и из любви к матери любящий Кирова (мать Окуджавы работала у Кирова). Как поэт Окуджава вам, грузинам, ни к чему, вам и своих поэтов хватает, а для успокоения армян я бы сказал так: «Оставьте нам Окуджаву, и мы, питерцы, взамен признаем армянское происхождение и долгорукость основателя Москвы Юрия Долгорукова» (нам повезло, что на застолье не присутствовали москвичи)».

Михаил Поляков был кинолюбителем, прекрасно знал мировое кино, но и в этом океане у него был свой избранный корабль, о творчестве которого говорил с особой любовью: это был великий грузинский режиссер Отар Иоселиани. Его фильмы, начиная с первой, еще студенческой, ленты «Акварель», снятой третьекурсником Иоселиани в 1957 году, и кончая шедеврами великого мастера Иоселиани 1970 года «Жил певчий дрозд» и 1975 года «Пастораль», Поляков знал в поразительных деталях.

Фильм «Акварель» создан по рассказу Александра Грина: муж – пьяница, жена – прачка (эту характерную роль исполняла Софико Чиаурели). Чтобы выпить, пьяница крадет добытые женой последние трудовые копейки, прыгает в окно, и жена бросается за ним. В этой гонке они оказываются в картинной галерее и случайно натыкаются на выполненный акварелью рисунок с изображением их старого дома. Дом на картине уютный и теплый, а не такой, каким они его себе представляли. И на них находит тоска. В последних кадрах – вся семья, муж с женой и четверо детей. Они сидят перед домом, и художник пишет их групповой портрет. Полякову «Акварель» очень нравилась, особенно привлекало его то, что в этом фильме появляется и сам Иоселиани в роли искусствоведа и с заметным грузинским акцентом говорит: «Посмотрите, какая хорошая картина, из этого рисунка льется тепло, тут живут прекрасные, честные, благородные, чистые люди».

«Акварель» я посмотрел лишь много лет спустя и был поражен тем, что Поляков не упустил ни одной детали, ни одного нюанса из этой старой работы, по которой действительно можно угадать будущего большого мастера.

Когда Миша Поляков прочел нам свою первую лекцию на тему Отара Иоселиани, главный психолог нашей зоны, психиатр и поэт Борис Манилович, отметил, что романтический реализм Александра Грина – прекрасный материал для грузинского темперамента. Затем добавил, что на самом деле Грин был Гриневским, польским аристократом, что он и по национальности, и по классовой принадлежности приходится родственником Полякову, однако Миша строго отклонил эту «классовую» теорию, заявив, что Грин тут ни при чем: гриновский рассказ послужил для Отара только материалом и что Иоселиани не то что из прозы Грина, а даже из чугуна сделает кино. Миша имел в виду снятый Отаром Иоселиани в 1964 году на Руставском металлургическом заводе фильм, в котором при совместном кипении доменной печи и людей создается продукт. Иоселиани показывает, как красив и пластичен человек, делая свое дело со знанием и с любовью.