На лезвии с террористами - Александр Герасимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как вам угодно будет, — сказал я.
Я повесил трубку, но какое-то внутреннее беспокойство побуждало меня еще раз позвонить Рачковскому. Его не было дома. У телефона была его жена, француженка. Со всей настойчивостью я предложил ей удержать мужа от посещения Конта-на. Там грозит ему несчастье. Она обещала мне. Вечером я отправил в ресторан сильный наряд полиции и чинов охраны. Они видели, что Гапон и Рутенберг вошли в отдельный кабинет ресторана, специально заказанный Рачковским. Соседний кабинет был занят каким-то подозрительным обществом. Рачковский не явился.
Когда Рутенбергу стало ясно, что Рачковский и в дальнейшем не придет на свидание с ним, он решил покончить с Гапоном. Он приступил к делу с величайшей оглядкой и расчетливостью. Позже он рассказал своим друзьям о последнем акте гапоновской трагедии.
10 апреля 1906 года Рутенберг привез Гапона в Озерки на пустую дачу у финской границы, якобы для оформления переговоров о поступлении на службу в полицию и о размерах той суммы, которую надо получить за выдачу боевой организации. В соседней комнате Рутенберг припрятал группу рабочих, которая через дверь слушала весь разговор его с Гапоном и пришла в ужас от того, что услышала. Гапон уговаривал Рутенберга согласиться на предложение Рачковского и взять 25.000 рублей. Затем, в ответ на наводящие вопросы, перед лицом подслушивающих свидетелей из слов Гапона развернулась не вызывающая никаких сомнений сцена полного разоблачения Гапона в качестве агента Департамента Полиции, готового все и вся продать в руки последнего. Когда Рутенберг поставил Гапону в упор последний вопрос: «Ну а если я приду к товарищам и сообщу им, что ты меня обратил в агента полиции и что ты хочешь выдать полиции Боевую Организацию?» — и Гапон в прежнем тоне ответил: «Никто тебе не поверит. Все сочтут тебя идиотом, а я буду все отрицать», — тогда Рутенберг больше не мог выдержать. Он отворил дверь в соседнюю комнату и позвал сидящих там рабочих, не проронивших ни слова из признаний Гапона.
Не слушая объяснений и причитываний, рабочие связали его, накинули петлю на шею, и в 7 часов вечера все было кончено. Труп прославленного недавно еще вождя красного воскресенья, а затем агента Рачковского лицом к стене висел в заброшенной даче в Финляндии свыше целого месяца, и прошло изрядное время, прежде чем мы узнали о печальном конце Гапона.
Рачковский, правда, всячески опасался, что с ним что-то случилось, так как в течение долгих дней о нем не было никаких известий, — но особенно он этим делом уже не интересовался. Его интерес к грандиозному проекту Гапона при помощи Рутенберга заполучить секретную центральную агентуру, которая осведомляла бы его о каждом шаге боевой организации, — значительно охладел с того дня, когда он понял, что такого рода предприятия могут грозить опасностью и ему. Мне лично, еще прежде, чем я узнал о событиях на даче в Озерках, было ясно, что в данном случае, благодаря неверному учету средств и возможностей и поспешному и глупому подбору исполнителей, здравая идея превратилась в свою полную противоположность. Когда затем я неожиданным и странным образом узнал страшную истину, я сделал из нее только вывод, что такое чрезвычайно важное орудие в наших руках, само по себе имеющее все шансы на успех, как секретная агентура во вражеском стане, требует при своем применении большой осторожности, — и в неумелых руках оно легко превращается в орудие только для нанесения ущерба нам самим. Ведь только по счастливой случайности Рачковский, вогнавший Гапона в ужасную смерть, сам не разделил его участь. Мы больше не говорили с Рачковским об этом деле. Случай с Гапоном никак не является славной страницей в истории Департамента Полиции.
Уже более года я нахожусь на посту начальника Петербургского Охранного отделения. Целый ряд вполне подготовленных и опытных секретных сотрудников доносят мне о том, что происходит в революционных кругах. Часто мне приходится слышать от них имя Ивана Николаевича, принадлежащее человеку, руководящему Боевой Организацией. Более точных сведений не удавалось о нем получить, хотя бы установить, по меньшей мере, его настоящее имя. Ведь даже в самых тесных кружках партии руководители выступали под псевдонимами, и часто — одновременно под несколькими. В этом хаосе имен было нелегко ориентироваться. Случай, который мне хотелось бы назвать приятным, дал мне возможность проникнуть в эту тайну.
Это было в середине апреля 1906 года, когда мы настойчиво искали следы людей, готовивших покушение на Дурново. Мы знали, что наблюдение за домом Дурново ведут террористы, переодетые извозчиками. Давно уже поняв, что Боевая Организация посылает своих людей на дело под видом извозчиков, политическая полиция вела наблюдение за постоялыми дворами, где жили извозчики, и содержатели этих дворов должны были постоянно информировать полицию обо всех извозчиках, которые по образу жизни, по внешнему виду, поведению бросаются в глаза и кажутся подозрительными. В результате тщательного наблюдения один из филеров заметил такого «странного» извозчика, который останавливался неподалеку от дома, где проживал Дурново, и весьма упорно оставался на этом дежурном пункте. Прошло еще некоторое время, и моим агентам удалось напасть на след еще двух террористов, наблюдавших в качестве «извозчиков» за Дурново и сносившихся между собою. Над этими тремя наблюдателями мы установили свое контрнаблюдение, которое обнаружило, что все три «извозчика» поддерживают связь с четвертым лицом, которое явно играет роль руководителя всей группы. Другого не оставалось сделать, как арестовать всех четырех, и я собирался отдать об этом распоряжение. Но в самое это время возникло одно непредвиденное обстоятельство.
Дело в том, что один из старших филеров, руководивший наблюдением за этой группой террористов, в своих ежедневных рапортах называл четвертого террориста, который поддерживал сношения с «извозчиками», — «наш Филипповский», — что мне, конечно, не могло не броситься в глаза. Я вызвал его для объяснений, и тот мне доложил, что четвертого из наблюдаемых он знает уже давно, что лет 5–6 тому назад ему показал его в Москве Е. Медников в кондитерской Филиппова [отсюда и имя: «Филипповский»]. По словам Медникова, этот Филипповский — один из самых важных и ценных секретных сотрудников. Поразительное известие! Мне не приходилось никогда слышать об агенте с таким именем.
Было однако ясно, что при этих условиях не приходилось и думать об аресте террористической группы. Не мог же я арестовывать своих собственных людей. Не зная, как поступить, я прежде всего отправился в Департамент Полиции, чтобы выяснить, кто такой этот загадочный «Филипповский» и каковы его отношения с Департаментом. Я сделал этот шаг еще и потому, что вообще считал неправильным ведение Департаментом своей секретной агентуры в Петербурге и все время настаивал на передаче ее целиком мне. На мой вопрос Рачковский ответил самым категорическим образом отрицательно, не допуская и мысли, чтобы кто-нибудь из его агентов мог оказаться в конспиративной связи с террористами, готовившими покушение на Дурново. Несмотря на решительные заверения, я настойчиво просил проверить, чтобы не было недоразумения: может быть, это какой-то агент Департамента, известный под другим именем? Пли случайно затесавшийся сотрудник из заграничной агентуры? Но Рачковский уверял, что никакого его агента около Боевой Организации нет и не может быть.