Сын сатрапа - Анри Труайя

Сестра, обосновавшаяся в США, где открыла школу классического танца, также пыталась нам помогать, посылая иногда свою лепту. Однако этого было недостаточно для того, чтобы обеспечить семье приличную жизнь. Продолжая учиться на факультете права, я стал подыскивать какую-нибудь более или менее хорошо оплачиваемую работу, которой мог бы заняться в свободное время. И наконец нашел подходящую, просматривая маленькие объявления в одной русской газете: предлагалось представлять во Франции какую-то фирму, производившую мастику и чистящие средства. Предприятие, которым руководил некий Олег Ростовский, гордо называлось «Московская пчела».

Я без особой надежды явился по указанному адресу. Не имевший представления о средствах по уходу за домом, я был приятно удивлен приемом патрона: Олег Ростовский, который знал моего отца по репутации в России, сказал, что готов принять меня с испытательным сроком на должность представителя фирмы. Имя Тарасовых стало на этот раз рекомендацией в Париже. Чтобы проявить ко мне свое расположение, Олег Ростовский предложил мне работать в шестнадцатом округе, известном хорошими доходами, так как там жили в основном состоятельные люди. У меня не было определенного режима работы – мне платили проценты с продаж. Я обязан был следовать трем правилам: быть вежливым, убедительным и не соглашаться на продажу товаров в кредит. Обрадованный удачной находкой, я с головой окунулся в новую профессию, которая, кроме того, была еще и очень подходящей, так как такая же была у Анатолия, сводного брата Никиты. Он продавал шампанское, я буду продавать мастику – мы будем на равных.

Первые шаги в профессии коммивояжера стали ужасающим испытанием для моей гордости и робости. Между лекциями на факультете я вынужден был ходить по домам, подниматься по лестницам, раскладывать образцы перед недоверчивыми хозяйками. Некоторые не позволяли даже договорить до конца и выталкивали меня наружу, как самозванца. Я оказывался на лестничной площадке пристыженный, оскорбленный, как будто мне на голову выливали содержимое мусорного ведра. В другой раз, напротив, какая-нибудь дама зрелого возраста, казалось, умилялась моей молодостью и неопытностью. Она просила продемонстрировать ей качества моего прекрасного товара. Краснея, непослушными руками я открывал сильно пахнущую скипидаром коробочку с натиркой, наносил мастику на угол пола, растирал дерево шерстяной тряпочкой и приглашал клиентку полюбоваться результатом. Она явно развлекалась моим усердием и наивностью. Что же до меня, то я, не переставая, думал о настоящих натирщиках паркета, которые в Москве приходили каждый месяц чистить до блеска наш дом. Я был совсем маленьким и с любопытством наблюдал за этими мужчинами богатырского сложения (они приходили всегда вдвоем или втроем), которые двигались по гостиной, ритмично, туда-сюда балансируя одной ногой на суконке, как будто исполняли священный танец, музыку которого слышали только они. Пот тек по их багровым лицам. Его терпкий запах наполнял комнату. Когда они заканчивали работу, мамина горничная предлагала им по стакану чая и бублику. Они, тяжело дыша, перекусывали и с гордостью мастеров своего дела рассматривали работу.

Кроме того, я не мог забыть, что у нас в Москве помимо многочисленной прислуги были дополнительные работники, которые приходили в определенные дни, чтобы помочь по дому. Так, кроме натирщиков паркета, мы каждый месяц приглашали часовщика, который должен был осматривать механизм часов, чистить и регулировать их, и мастера по искусственным цветам, который консультировал маму по аранжировке букетов. Мне казалось в то щедрое время, что весь мир не только состоит на службе у нас, но и благоговеет перед нами.

Какая разница по сравнению с холодом – или скорее враждебностью, – которые я почувствовал с тех пор, как окунулся в Париж! Я, конечно, не был создан для профессии коммивояжера. Может, мне следовало бы поискать другой товар – не мастику, чтобы утвердиться в своем таланте продавца? А надо сказать, что в том шестнадцатом округе, где я усердно трудился и откуда частенько возвращался несолоно хлебавши, был особый маршрут – улица Спонтини, на которой когда-то родились все мои радости и честолюбивые мечты.

Проходя мимо бывшего дома Воеводовых, я с грустью мечтал о триумфе, который одержал бы у них, неожиданно представ с продукцией «Московской пчелы». Они купили бы у меня с закрытыми глазами столько, что хватило бы натереть все паркеты Версаля! Вместо этой манны небесной то, с чем я возвращался домой в конце моих турне, было таким мизерным, что я предпочитал не говорить о нем родителям. Впрочем, шесть месяцев спустя «Московская пчела» объявила себя банкротом, и Олег Ростовский, вернув остатки товара кредиторам, перешел на копировальную бумагу. На этот раз его фирма стала называться «Международный переписчик». По доброте душевной он сохранил за мной место коммивояжера, так как считал, что тот, кто мог рекламировать средства по уходу за домом, сможет продавать и канцтовары.

Мой энтузиазм был на исходе. Кроме того, приближались экзамены по праву, мне хотелось серьезно заняться подготовкой к ним. И так как теперь я совсем не имел возможности терять время на продажу товара, папа, сильно обремененный долгами, предложил, не– долго думая, заменить меня в этом бесславном деле. Олег Ростовский обрадовался его решению, которое позволяло ему иметь среди своих представителей одного из старых коммерческих и индустриальных магнатов царской России. Однако посоветовал мне сопровождать отца во время его первых визитов к клиентам, чтобы научить искусству убеждения. Я неожиданно оказался не учеником, а инструктором папы. Это повышение в чине смущало и беспокоило меня.

Наш пробный поход стал для меня невыносимым испытанием. Лукавые улыбки, грубые отказы, которые я переносил философски, когда их мишенью был сам, возмутили меня, как только речь зашла об отце. В то время, как он показывал образцы копирки, униженно протягивая их машинистке, просил ее опробовать при нем на пишущей машинке, убеждая с ужасным русским акцентом в том, что этот товар в отличие от любого другого не испачкает прекрасные пальцы покупательницы, мне хотелось оскорбить всех тех, кто смел надсмехаться над ним, в то время, как они должны были бы уважать и жалеть его.

В тот пробный вечер отец и я продали только один пакет копировальной бумаги, две ленты для пишущих машинок и щеточку для чистки клавиш. По возвращении домой я принялся умолять папу оставить дело. Этот презренный труд, к которому я более или менее привык, казался мне недостойным его. Однако он не соглашался. Может быть, хотел доказать, что так же, как и его сын, мог сбыть за бесценок кому угодно и что угодно? На следующий день он отправился на поиск клиентов один. А когда вернулся, в его тетради было только два заказа. Тогда он решил скинуть цену на ленты для пишущих машинок на десять процентов. Однако, заработав не больше, чем накануне, смирился с неудачей. Я понял, что, упрямо бегая по пустякам, он чувствовал еще себя активным, необходимым, уважаемым человеком, а не старой, никому не нужной развалиной. Однако результаты его трудов были столь незначительными, что он не особенно огорчился, узнав, что вслед за «Московской пчелой» «Международный переписчик» закрывал дело, распродавал остатки товара и распускал персонал.

Начав с разочарований и дойдя до разорения, мы оказались однажды не в состоянии оплатить квартиру. Наши друзья по эмиграции были так же, как и он, разорены. После ряда предупреждений, полученных заказными письмами, и прихода адвокатов, владелец стал угрожать нам арестом.