Босиком в голове - Брайан У. Олдисс

— Меня зовут Анджелин. Павлин — Анджелин.

Что ему еще нужно, этому идиоту?

— Всех Ангелин милее Анджелин. Она — павлин. На меня снизошло удивительное вдохновение — дух снизошел на храм мой! Я чувствую твой дар, ты продираешься чрез старого завалы к сливкам плотных чувств. Мы — ты и я — найдем его, оставь сомнения!

— Брось трепаться. Я — человек бездарный, мамаша мне все детство об этом твердила.

— Постой! Видишь ту нефритовую церковь? Мы в ней!!! Почти. Частично. Неким образом. По кундалиносути мы ее не покидали — nicht wahr? Etwas[12]всегда там было и будет!

Другое Etwas, страна, в которой он теперь находился, не была необитаемой, но ее нельзя было считать и не необитаемой. В основном она функционировала как пространство, по которому возможно было перемещаться, как проезд или проход, пробивавшийся веками, что упразднял как не имеющее реальной протяженности расстояние меж Лофборо и Европой, превращая Европу в Лофборо, а Лофборо — в Европу. Рытвины, реки, рельсы, разъезды — мосты, виадуки, дороги. «Банши» перескочила через горбатый мостик, повернула к муниципальной свалке и замерла перед одиноким облезлым особняком.

Эскадрильи демонических свинцовых птиц взмыли в небо и тут же грузно опустились на крышу особняка — из одной недвижности в другую. Недвижность, извечная недвижность, смена декораций. В каком-то смысле лес ничем не отличается от города. Шифер, побитый непогодой и свинцом пернатых. Огромная домина — вся в перьях, как в лесах, — английский стиль. Интересно, что приключилось с бывшим владельцем? Наверное, какой-то скандал со здешними властями. Впрочем, этого теперь уже никто не скажет, да это в принципе и неважно… Гордый владелец удалился, оставив свой, прямо скажем, недешевый дом муниципалитету. Чиновники праздновали победу прямо здесь — в саду перед домом. Гнилые объедки, торжество творческого распада. Консервные банки на аллеях сада. Распад и тление. Где прежний лоск? Где Штука Турка? Дом-прокаженный, сыплющий цементной перхотью. Подняв глаза от своего роскошного кактуса—а как нравится этот кактус ее мужу! — она увидела несущийся на нее грузовик и в тот же миг оказалась под колесами «кортины» старой модели. Последняя ехала на север.

Скорей домой от этого кошмара. Циклические образы. Период ячеек паутины плюс/минус жизнь.

— Я запутался именно здесь — в том месте, где сходятся все нити, — ты понимаешь, о чем я? Я так любил все английское — ты мне не поверишь… Я и пальцем бы никого не тронул… Я хочу продемонстрировать миру то, как…

— Его теперь не вернешь…

— Я не о нем! Я о той женщине с кактусом! О ней — ты слышишь?

Группа «Эскалация» захватила старое здание на Эшби-Роуд, в котором некогда помещался армейский призывной пункт. Старый добрый английский тик и своеобразный запах, какой обычно бывает в гимнастических залах и танцевальных классах, сделали свое дело. Две самые известные вещи группы (в ту пору она называлась «Звуки Мертвого моря») могли быть созданы только здесь и нигде боле. Названия этих вещей сегодня известны всем и каждому, это — «За краем крайней плоти» и «Взвод». Всего музыкантов было четверо — четыре изрядно потрепанных молодых человека, зловонных и знаменитых на весь мир. Из профессиональных соображений они взяли себе такие имена: Фил, Билл, Руби и Федерстон-Хо. Был и пятый — некто Барнаби, но он был занят на вторых ролях — в его обязанности входило создание шумовых и фоновых эффектов. Сейчас они были заняты записью новой вещи. Сирены машин скорой помощи выли как безумные, что навело музыкантов на мысль, включить их звучание в новую песню, названную Филом так: «Я потерял свое кольцо на кольцевой дороге». Билл считал, что эта вещь должна идти перед «Санкциями» или же сразу после них, остальные настаивали на том, что ее следует загнать на вторую сторону, если, конечно, дело дойдет до студии грамзаписи.

В комнату вошли Грета и Фло, следом — Роббинс и оба Бертона. Арми Бертон был не в духе — он где-то оставил свой прекрасный новый галстук — красное с черным — его любимые цвета… Все настаивали на том, чтобы Чартерис выступил вместе с группой уже в Ноттингеме, ему же эта идея совсем не нравилась. Роббинс по своему обыкновению нес какую-то чушь — с пеной у рта он уверял присутствующих в том, что вместе с ним в колледже училась девушка по имени Гипертермия. Банджо принялся живописать Лондон. Грета насупилась и пригрозила присутствующим тем, что отправится домой.

— Вы сами не понимаете, как это здорово! «Эскалация» теперь не просто какая-то там группа! Там, в Ноттингеме, мы станем чем-то куда большим! Мирское всегда ограничено, мы же доверим нашу судьбу Колину Фертерису, завтрашнему святому, автору «Немыслимых поз»!

— О, Боже! Они опять о сексе! Нет, я так больше не могу! Я отправляюсь домой!

Грета вышла вон, хлопнув дверью. Ее мамаша жила неподалеку — маленький ее домик стоял на проспекте Великого Освобождения. Постоянно Грета там не жила, и это устраивало обеих — пора ссор и скандалов сменилась эпохой взаимного безразличия. Сплавляясь по реке жизни. Порознь. Врозь. По нраву Грете были грязь и изыск распада. Чего она не выносила, так это цветов в горшочках, — живую изгородь, за которой пыталась укрыться ее мамаша.

К безумию Бертона все давно уже привыкли. Дикие толпы, визг девиц, — все это было его заслугой. Им нужен был необычный имидж, шум, скандал. Фаланги децибел, застающие неприятеля врасплох, вонючие носки, разящие зрителя наповал. Последнюю строчку они не поют — речитатив под аккомпанемент гитары: «Нас уже почти не осталось» или что-то вроде того. Такое слабо выдать даже самому святому Чартерису. Чартерис Лофборский. Крохоборский. Говорят, он раньше коммунистом был, но люди чего только не понарасскажут. Скоро кто-нибудь заявит, что он от «Эскалации» деньги получает за то, что группа вместе с ним выступает. Им бы все о ком-то судачить, посмотрели бы лучше на себя. И еще — нельзя жить одним только прошлым. Будущее — вот что нужно всем этим людям. Розы немыслимых поз. Моменты истины. Возможно все то, что возможно, и это значит…

Вместе с Чартерисом, ушедшим в раздумья, ваяющим шедевр свой, оттачивая, налагая, сочетая, аннотируя, Анджелин бродила по дому. В одной из комнат наверху — бродяга. Пожелтевшие губы, рот пустой глазницей. Она поспешила закрыть дверь. Гостиная второго этажа пуста, на полу лужи. Она стояла на голых досках, глядя на мрачное мертвое море, взятое в берега городских свалок. Стада чаек — клювы циничные, словно улыбки рептилий, от которых некогда произошли эти птицы. Темные, сырые края, земля темно-бурая, почти черная, конец февраля. Бегут ублюдки-поезда из пункта А в пункт Б, далее — везде. Торчки-машинисты забыли о своих обязанностях, кружат по своим индивидуальным паутинкам в поисках станции назначения. Людей на этом свете не осталось. Сколько раз ей говорили — плюнь на все и прими ЛСД. Психомимикрия — забудь все эти сказки о грехе и зле — их придумала твоя злая бабка. Лишь Чартерис дарил надежду — ему представлялось, что все идет лучше некуда — достаточно найти подлинную точку опоры, и тогда все вернется на свое место, но уже не в том прежнем, исполненном лицемерия смысле-мире, а в истинности осуществления всего и вся.