Призрак Канта - Татьяна Устинова

— Мы нашли тело и целый день провели в отделении, — сообщил Меркурьев правду. — Всё.

Она опустила глаза, и он смог передохнуть.

— Ну, как хотите, — проговорила красавица. — Я сама попробую узнать правду.

— Для этого необходимо свободное познание, — снова вступил Емельян Иванович. — Но как только пытливые силы духа устремляются вдаль, и самые недосягаемые цели с неотвратимой властью притягивают к себе человеческий ум, он сразу же забывает об ограничениях своих способностей и препятствиях, поставленных природой.

— Вы хотите сказать, что мне не хватит ума? — уточнила Лючия, а Софья захохотала.

— Милая фрейлейн, я говорю, что потребно время и умственное усилие, чтобы разобраться в любом предмете. Даже при кажущейся его простоте.

Василий Васильевич встал.

— Куда?! — закричала на него Нинель Фёдоровна. — Я утку несу!

— Я на секунду, — пробормотал Меркурьев и выскочил в коридор.

Здесь было почти темно — горел всего один торшер — и холодно.

— Что такое? — сам у себя спросил Василий Васильевич и потёр лицо. — Колдовство какое-то!..

Он опёрся обеими руками о резной столик и постоял так некоторое время. Прямо перед ним восстала картина, но он не понял, что на ней изображено.

Постояв, он пошёл в сторону вестибюля. Там света не было вовсе, только плясали слабые отблески пламени. В камине догорали дрова.

Василий Васильевич пересёк дубовый холл, подёргал двери — они были заперты, — и подошёл к столику, на котором лежала «Философия Канта».

Он точно помнил, что утром закрыл её, но сейчас книга была открыта и лежала страницами вниз.

— Пятьдесят седьмая, — произнёс Василий Васильевич вслух. — «Итак, философ не испытал в жизни ни сильных страданий, ни сильных радостей, которые приносят с собой страсти»!

Перевернул ее посмотрел.

«Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий». Всё верно.

— И долго это будет продолжаться? — требовательно спросил Меркурьев у книги. — Ты что, издеваешься надо мной?!

— Тише, — произнёс незнакомый голос совсем рядом. — Что ты шумишь?

Василий Васильевич дёрнулся от неожиданности, «Философия» свалилась на пол.

— Это не я, — ответил второй голос. — Это он.

— Кто здесь? — очень тихо спросил Меркурьев. Ладони у него стали влажными.

— Никого здесь нет, — сказал первый голос.

— Как же нет, когда есть, — тут же отозвался второй. — Ты двери закрыл?

— За… закрыл, — выговорил Василий Васильевич в темноту.

— Всё закрыто, — сказал первый голос. — Гости прибыли.

— Как?! Все?!

— Давно прибыли.

— А камень?

— И камень на месте.

Василий Васильевич мелко и часто дышал.

— С кем вы разговариваете? — спросил он и огляделся по сторонам. — Или я с ума сошёл?

— Пойдём отсюда, — предложил первый голос. — Всё только начинается, и дел полно. Ты только не суетись!.. Вечно торопыжничаешь!..

— Ты меня не учи, — разозлился второй. — Я как могу, так и действую, а хочешь, делай всё по-своему, и с меня тогда не спрашивай!

Голоса удалялись, словно уходили по коридору.

Меркурьев заметался.

Он взлетел по чугунной лестнице, она неодобрительно загудела. На втором этаже тоже было темно и тихо, и никого. Он сбежал вниз, обежал вестибюль и выглянул на улицу. Под липами сиял в лунном свете белый «Кадиллак», а больше никого и ничего. Меркурьев кинулся обратно в дом, ещё раз обежал вестибюль и коридор — с тем же результатом.

Но он своими ушами слышал разговор! Кто-то вышел из гостиной следом за ним и разговаривал совсем рядом! Если в доме не скрывают ещё каких-то людей, значит, разговаривали свои, то есть гости!..

Он заглянул в камин, словно там мог кто-то прятаться, повернулся и в это мгновение увидел.

Густая тень втягивалась в тёмные двери столовой. Гаснущий свет из камина на миг выделил её из окружающего мрака.

Василий Васильевич кинулся следом.

Из гостиной доносились голоса и пробивалась полоска света, а в столовой было совсем темно.

Меркурьев перехватил дверь, которая почти закрылась, с силой дёрнул ее на себя и оказался… нос к носу с незнакомцем.

— Здрасти, — громче, чем нужно, сказал Василий Васильевич, зашарил рукой по стене, нащупал «пупочку» и потянул. Зажёгся свет. — Вы кто?! Что вы здесь делаете?!

— Тише, — сказал незнакомец, вернее, незнакомка. — Что ты шумишь?

Только что, несколько секунд назад в вестибюле кто-то невидимый спрашивал второго невидимого: что ты шумишь?…

— Секундочку! — заревел Меркурьев. — Что здесь происходит?!

— Да тише, — умоляюще выговорила незнакомка. — Ты что, хочешь, чтоб они все сюда прибежали?!

Василий Васильевич перевёл дух.

— Так, — сказал он, разглядывая незнакомку во все глаза. — Что это значит?

— Я очень хочу есть, — призналась она. — Но туда, где все, я не пойду. Я их боюсь. Я просто возьму чего-нибудь, вернусь к себе в комнату и съем.

— Н-да, — протянул Василий Васильевич, у которого всё ещё молотило в груди, — началось в колхозе утро!..

Духовная дочь Сантаны, проводница по тонким мирам, знаток потусторонних сил и последовательница некоего Пуришты, ему неизвестного, переминалась с ноги на ногу и старалась на Меркурьева не смотреть.

Мало того, что она оказалась коротко стриженной блондинкой, мало того, что без густо подведённых глаз и звезды во лбу она выглядела совершеннейшей девчонкой, мало того, что в джинсах и маечке она казалась лёгкой, как будто бестелесной, так ещё вдобавок она шмыгала носом и то и дело утирала его бирюзовым носовым платком — бирюзовость, видимо, призвана была отдавать дань Пуриште!..

Василий Васильевич, много лет проработавший в пустыне и научившийся отличать один бархан от другого и знавший в лицо всех ишаков и верблюдов — этими знаниями и умениями он снискал необыкновенное уважение среди местного населения, — чувствовал некоторую растерянность.

— Есть, конечно, хочется, — промямлил он, а духовная дочь Сантаны вновь виновато высморкалась. — Там всё дают… Нинель Фёдоровна старается…

— Я туда не пойду без грима.

— Без чего?! А, да. С кем ты разговаривала в коридоре, где камин?

— Я? — она всё-таки посмотрела на него. — Ни с кем. Я спустилась и пошла в столовую.

— Ты говорила: не шуми! И ещё что-то про камень. Что за камень? Изумруд?

— Да ни с кем я не разговаривала ни в каком коридоре, — возмутилась преобразившаяся дочь Сантаны, — говорю же! Я спустилась, чтобы добыть еду. Пусти меня, я пойду.