Ключ разумения - Александр Жарков

– А знаешь, мать, я усядусь на девакском троне один. И никаких жирных свиней рядом! А сегодняшняя кровь не ошибка. Это путь! Я соединю… – он не договорил и выскочил в дверь.

Да, не каждый день узнаёшь, что в твоих жилах течёт королевская кровь! Ночью Ангор в своём деревенском доме так нахлестался отдохновина, что по дороге во дворец («сам не знаю, зачем туда попёрся ночью – ха-ха!») выпал из кареты прямо в канаву, а кучер даже не заметил – хорош был и кучер! Чёрные гвардейцы обыскались своего будущего начальника, а какие-то припозднившиеся гуляки опередили их, вытащили, не дали грязной жижей захлебнуться – ох, не позавидуешь их дальнейшей судьбе! А про то, как Раздватрис валялся в канаве, местный трубадур Высоц, вскорости трагически погибший, смешную песенку сочинил, и её распевали шёпотом самые отъявленные смельчаки.

Через два дня Ангор был назначен главным палачом, а значит, в двадцать два года он стал самым значительным лицом страны, после трёх толстяков, конечно. С танцевальных должностей его не гнали, а он и не спешил уходить, по молодости хотелось быть всем и везде. Он и к наследнику Тутти заходил, хотя тому исполнилось одиннадцать лет, и он не желал заниматься танцульками. Ангор не спорил, и в отведённые для занятий часы разрешал ему играть с огромными ходящими, дерущимися, ругающимися и плюющимися куклами изобретателя Гангнуса. А сам сидел, глядел на него немигающими глазами и придумывал план его ликвидации.

– Почему я, королевский сын, должен уступить трон какому-то балконному подкидышу, сыну, может быть, какой-нибудь поварихи?! – негодовал он, забывая, что у него самого мать – подброшенная цыганка. – А ещё ходят слухи, что и у Младшого есть сынок, какой-то лучник! Но кто это?! Не казнить же с бухты-барахты весь полк!

…После раннего завтрака на траве всё это то ли вспоминалось, то ли снилось распластавшемуся на каретной лавке теперь уже бывшему танцору и палачу. Заботливый карлик укрыл его тёплым пледом. Но длинные ноги на сиденье не влезли, и стояли, непокрытые, на полу. Для них пришлось пожертвовать своим одеяльцем, а самому остаться так. Пупс хлебнул отдохновина из фляжки, и, почувствовав в теле теплоту, загасил фонарь и с удовольствием растянулся на лавке напротив.

«Нет, – сладко подумал он, – иногда хорошо быть маленьким!»

– Вот отрублю голову, станешь ещё меньше, – вдруг явственно произнёс Ангор.

Карлик замер. «Неужели я стал думать вслух?!»

– Я восхищаюсь тобой, Ангор! – на всякий случай промурлыкал он. Прислушался. Вроде спит.

Тогда он тихо поёрзал, представив себя без головы.

«Да, с ним не расслабишься», – подумал он, и тут же захрапел так, как будто храпело двое: вдыхал басом, оглушительно, великан, а выдыхал тоненько, жалостно, уже карлик. А за сиреневыми шторами кареты вовсю поднималось над Девакой доброе оранжевое солнце.

Дворец трёх толстяков, ныне занятый мятежниками, стоит на высоком холме и напоминает огромный круглый конусообразный – снизу широко, вверху узко – праздничный торт. Он построен в четыре разноцветные слоя-этажа, которые через какое-то время перекрашивались, чтоб глаз не привыкал; толстячки, как дети, любили, чтоб всё было ярко, празднично. На крыше – скульптурная композиция из трёх толстых людей. Один с гигантским кухонным ножом, другой с огромной тарелкой, а толстяк между ними подвязывает на шею салфетку и облизывается. Они смотрят вниз, как бы готовясь съесть и дворец, и холм, и всю землю с её населением. Сейчас дворец окружали баррикады, сооружённые также и из верхних решёток от звериных ям, вот почему яма, где сидел Ангор, была открыта сверху. Но вообще заграждения так себе, чтоб только отвязалось начальство: почти никто не хотел защищать старый режим. Дворец стоит посреди роскошного парка с липовыми, дубовыми, сосновыми аллеями, с цветниками, беседками, ручейками, фруктовым садом и зверинцем с породами экзотических зверей, специально приспособленными под девакский умеренный климат великим академиком Мичуром.

Холм с дворцом и парком окружён другими холмами с рассыпанными по ним деревнями. И уже далее находятся небольшие ремесленные поселения и огромный город Мастеров, главный город Деваки, почти без единого деревца, с мрачными домами и вредными заводами. Жители города, озлившись на то, что у них нет ни чистого воздуха, ни живописных холмов с прозрачными ручьями, позвали на помощь крестьян, которым тоже, как видно, чего-то не хватало, и при поддержке перешедших на их сторону войск – гвардейцев синих и чёрных, и лучников – свергли правительство трёх толстяков.

С каких пор установилась династия именно трёх толстых людей, неизвестно. В летописях записано, что когда-то, как и положено, правил всего один король. Во дворце стоит от пола до потолка во всю стену портрет я к о б ы этого короля, и не возникает сомнения, что это вылитый второй толстяк Страус. Но портрет старинный, и если на нём действительно изображён первый король Деваки, то получается, что Страус его прямой потомок, а значит, в нём течёт самая древняя королевская кровь! Но официально главным всегда считался первый толстяк, в данном случае Дохляк. Что за кровь текла в его жилах, непонятно, он был выбран на народном вече очень давно, и был тогда третьим толстяком. Так уж повелось, что первый толстяк был самый старый, а третий – самый молодой. Теперешний третий толстяк был, по слухам, сыном какого-то Середневекового короля. Украденный в детстве, был где-то в рабстве, и как-то попал в Деваку. Где-то, как-то – всё непроверенные слухи! Толстяк-то этот, кстати, был низкорослый и худощавый, Страус плотный и большой, один Дохляк был толстый, даже жирный, потому, может, и прозвали Дохляком.

Вообще-то только первые толстяки были действительно толстые люди, а дальше уж просто так их должности назывались: толстяки. Раньше какие-то нетолстые Толстяки толщинки подкладывали, какие-то специальные костюмы надевали… Кого-то даже надували по всяким праздникам сквозь одно отверстие пониже спины, но мне кажется, что это народная шутка. Страус по молодости носил накладной живот, а Младшой сразу отверг.

– Не те времена, – махнул он худой рукой, – нечего народ дурить, он у нас и так дурной!

И хоть ретроград Дохляк сердился, и приказывал Младшого кормить, как на убой, тот никак не жирел, может, спортом каким занимался. И до чего дозанимался: на общем толстяковском собрании предложил переименовать трёх толстяков в двух толстяков и одного худяка, то есть себя! «А ещё лучше, – сказал, – всем похудеть, так здоровее! – и назваться Правительством трёх худяков». Но даже вечно молчаливый Страус недоверчиво скривил рот. Вообще, Младшой считался в народе своим парнем, и даже было жалко кидать его к зверям.

А кидать, видимо, их всех было необходимо! Утром нашли в яме, вместо Раздватриса, мёртвую обезьяну в его полуфраке, а в соседней яме по стонам обнаружили генерала Бонавентуру с разбитой головой, с переломленной ногою, грязного и насквозь мокрого: утром шёл сильный дождь. Рассказать он ничего не мог, может, навсегда потерял дар речи. Шутка ли, продрать глаза, а в них пантера смотрит. Да! Из тигриного коридора сверкали глазюки пантеры Зинны, спрятавшейся там от дождя. Генералу очень повезло. Она была единственная среди хищников, кто не переваривал человечьего мяса: один раз попробовала, так чуть живот не разорвался, больше – ни-ни! Что же касается обезьяны вместо Раздватриса, то какой-то умник вспомнил, что Мичур говорил как-то, что человек произошёл от обезьяны, значит, возможен и обратный ход!