Халцедоновый Двор. И в пепел обращен - Мари Бреннан

На лицах некоторых из придворных отразилось явное раздражение. Главным пороком Лислика, добивавшегося королевской милости, были вот эти назойливые напоминания о спасении ее особы, стрелою вознесшем его из относительной безвестности к месту в рядах Халцедоновой Стражи, близ самой королевы. Однако он тут же поспешил исправить ошибку: не распрямляя спины, поднял взгляд вверх и добавил:

– Или хотя бы добудет для вас лису, когда вы снова отправитесь на охоту.

Следовало отдать ему должное: улыбался он очаровательно. Луна с равным очарованием – или, скорее, очарованно – улыбнулась ему в ответ. Стоило ей протянуть руку, как пес без понуканий подошел к ней: этому гончаку не требовалось ни поводка, ни плети, при помощи коих обучают своих собак люди. Деликатно обнюхав ее пальцы, пес послушно склонил голову, позволив Луне дружески почесать себя за ухом.

Лислик шумно вздохнул и приложил руку к сердцу.

– Счастлив тот пес, что находит отклик в сердце хозяйки. Сегодня мне помешает уснуть не тревога, но зависть. О, как хотелось бы мне занять его место у изножья вашей кровати!

Вокруг собралась небольшая толпа придворных, слетевшихся к восходящей звезде. Не все, разумеется, ведь глубина ревнивой неприязни дивных способна граничить с морской. Льюэн Эрл непрестанно дулся, чувствуя, что его обошли. К огорчению Луны, поближе придвинулся и Валентин Аспелл. Как бы ей ни хотелось думать, будто ее дивный глава тайной службы просто присматривает за рыцарем, истина состояла в том, что взгляды Лислика разделял и он.

Как же поступить с псом? Луна отнюдь не была уверена, что гончаку стоит доверять место в спальне, у ее ног. Нет, дело было не в возможной угрозе: желая ей смерти, Лислик попросту позволил бы безумцу убить ее. Сколь высоко он ни взлетел, есть высота и повыше, а чтобы достичь ее, Луна нужна ему живой. Однако гончие Тилуит Тег – создания весьма разумные, способные на куда большее, чем обычные псы. Подарок был сделан затем, чтоб снискать ее расположение: все эти дары в день зимнего солнцестояния – лишь еще один путь к возвышению при дворе. Вот только все это не означало, что Лислик не имел в виду и какой-либо иной цели.

Его следовало разговорить.

– Так, значит, спать у изножья моей кровати? – усмехнулась она, дразняще изогнув бровь. – Вот каково оно, твое желанное место?

– Я счел бы холодный камень пола вашей спальни постелью более роскошной, чем всякая иная, разостланная вдали от вашей особы, – отвечал он, уже не столь шутливо, как прежде. Нотка страстной тоски в его голосе задрожала меж ними в воздухе, словно туго натянутая струна.

Луна сделала ему знак подойти ближе. Видя это, собравшиеся вокруг разошлись, вернувшись к прерванным увеселениям. Таким образом, оба – хотя бы с виду – остались наедине.

– Но ты грезишь о ложе не столь холодном.

– Какой же мужчина не грезил бы?..

Возможностей для самообольщения не оставалось. Страсть в сердце Лислика предназначалась не ей. Быть может, отчасти ее телу… но не духу. Стремлением его была власть – власть и место в ближнем кругу ее советников. Все прочее – просто предлог, маскирующий истину.

Каждый миг их встреч был исполнен фальши. Однажды Амадея отважилась спросить Луну, отчего она так благоволит рыцарю, не делающему тайны из своего презрения к смертным. В ответ Луна оправдала его поведение опасениями угрозы, каковую те собой представляют, но знала: суть дела много хуже и много подлее. Ныне дивные, мнившие смертных низшими существами, называли себя Наследниками, а на Лислика взирали, как на своего капитана. В то время как наверху все шумнее вели себя благочестивые, внизу день ото дня становилось больше и больше Наследников.

Однако истинные корни этой опасности находились не здесь, но в Шотландии; поведать же истину своей леди обер-гофмейстерине Луна никак не могла. Пригрев на груди ядовитого змея, она вернее выведает его цели, и чем больше приблизит к себе, тем больше узнает о его связях с Никневен.

Даровав Лислику то, чего он желает, она могла бы выиграть очень и очень многое. В постели мужчины нередко говорят – без этого им прямо-таки не уснуть.

Но при одной мысли об этом к горлу подступила тошнота. Когда-то она любила – любила и сердцем, и душой, а любовь дивных не меркнет со временем. С тех пор она, бывало, принимала в постели джентльменов, но крайне редко, и никогда – из собственных придворных: явленная этаким образом, благосклонность могла нарушить шаткое равновесие, которое Луна изо всех сил старалась блюсти. А если она и нарушит собственный запрет, то уж никак не ради этого златоволосого дьявола, готового в угоду амбициям обречь ее на смерть.

Нет, до своей постели она Лислика не допустит – даже для блага короны и собственного двора.

Между тем ее молчание слишком затянулось. Заставив себя улыбнуться, да так, чтоб за улыбкой таилось обещание, Луна сказала:

– Ты – не мужчина, но эльфийский рыцарь. Однако грезы являются дивным не только во сне, но и наяву, а ведь некоторые видения, если верить молве, открывают грядущее.

Лислик склонился к ее руке и легко, точно перышком, коснулся губами запястья. Не содрогнуться от его прикосновения стоило немалых усилий.

– Что ж, буду ходатайствовать перед Фатумом о даровании мне ясновидения, а до тех пор – жить надеждами.

Часовня Св. Стефана, Вестминстер, 21 апреля 1641 г.

– Подумайте о законе, – сказал Эндрю, стараясь говорить как можно уверенней и тверже. – Не одну неделю на наших глазах граф Страффорд защищался от возложенных на него обвинений. И неоспоримо доказал: сколь бы ни спорными мы полагали принятые им решения и предпринятые им действия, границ измены они не переходят. Каковы самые веские улики против него?

Вопрос риторический, однако со временем Энтони кое-какой ораторской театральщине выучился. Пусть ему и не тягаться в красноречии с Холлисом или Стродом, попробовать нужно.

Энтони поднял над головой лист бумаги.

– Копия с копии записки, сделанная без ведома государственного секретаря Вейна!

Сын Вейна со скамьи напротив бросил на него злобный взгляд, нимало не устыдившись свершенной кражи.

– И показания самого государственного секретаря Вейна касательно заседания Тайного Совета, на коем эта записка была составлена. Между тем, одна и та же улика, предъявленная дважды, не становится вдвое более веской. Лорд Страффорд предлагал покорить «сие королевство» посредством ирландской армии. Имей он в виду Англию – да, это была бы бесспорная измена, однако ж об Англии он не упомянул. Другие присутствовавшие не сомневаются, что речь шла о Шотландии, восстание в коей, прошу заметить, на том заседании и обсуждалось. Таким образом, измены здесь нет.

С презрением отшвырнув бумагу, он сцепил руки за спиной, дабы никто не заметил их дрожи.

– Итак, осудить графа Страффорда за измену в рамках процедуры импичмента невозможно. Этот билль об опале[18] направлен на то, чтоб обойти сие препятствие, обвинив Страффорда в намерении – в намерении! – ниспровергнуть законы Англии, недоказанном и неосуществленном, однако являющим собой акт государственной измены. По сути, билль гласит, что Страффорд ради блага Англии должен взойти на эшафот, поскольку мы утверждаем, будто это так.