Стебель травы. Антология переводов поэзии и прозы - Антология

половины пятого оставалось еще двадцать пять минут. Прежде чем открыть, он снова приложил ухо к замочной скважине: ни звука. Нашел в кармане ключ и, вложив его в замочную скважину, неслышно повернул. Дверь беззвучно подалась.

Отец Эспиноса заглянул внутрь комнаты и увидел, что мужчина не сидел и не стоял: он лежал, распростершись на столе, недвижимый, ногами к дверям.

Эта неожиданная его поза изумила отца Эспиносу. Что мог делать этот мужчина, находясь в таком положении? Отец Эспиноса шагнул в комнату, с любопытством и ужасом глядя на распростертое на столе тело. Безусловно, его присутствие не было замечено; может быть, человек спал, может быть, он был мертв… Отец Эспиноса шагнул еще, и тут-то увидел такое, от чего застыл, как и лежавшее на столе тело. Человек был без головы.

Отец Эспиноса побледнел, почувствовал стеснение в груди, весь покрылся холодной испариной и все смотрел, смотрел, ничего не понимая. Он превозмог себя и подошел к верхней части тела этого существа. Посмотрел не пол, ища там исчезнувшую голову, но на полу ничего не было, не было даже пятнышка крови. Он подошел к обрубленной шее. Человек был обезглавлен без усилия, ничто не было разорвано, очень тонкая работа. Виднелись сосуды и мускулы, трепещущие, красные; белые чистые кости; пульсировала кровь, горячая и красная, она не выливалась, удерживаемая неведомой силой.

Отец Эспиноса выпрямился. Окинул быстрым взглядом все вокруг, искал хоть какого-нибудь следа, какого-нибудь признака, который помог бы угадать, что здесь произошло. Но все в комнате оставалось на тех же местах, что и в тот момент, когда он ушел; повсюду порядок, ничто не разрыто, ничто не испачкано кровью.

Он поглядел на часы. До половины пятого оставалось всего десять минут. Пора было уходить. Но прежде чем уйти, он решил, что надо обязательно оставить какое-нибудь свидетельство о том, что он здесь побывал. Но что? Тут его осенило: порывшись в одежде, он вытащил большую бритву с черной ручкой и, проходя мимо тела по дороге к дверям, глубоко вонзил ее в подошву лежащего на столе человека.

Потом запер дверь на ключ и ушел.

В течение последовавших затем десяти минут монах нервно, беспокойно ходил взад-вперед по коридору; ему не хотелось рассказывать, кому бы то ни было о случившемся; он подождет еще десять минут, и когда они пройдут, снова войдет в келью и, если найдет человека этого все в том же состоянии, сообщит о случившемся другим монахам.

Спал ли он или находился во власти галлюцинаций или под каким-то мощным гипнозом? Нет, этого не было. Все, что до этой минуты случилось, было совсем просто: человек каким-то загадочным образом покончил с собой. Да, но где же его голова? Этот вопрос смущал. И почему нигде не видно следов крови? Он предпочел больше об этом не думать, потом все выяснится.

Половина пятого. Подождал еще пять минут. Хотел дать человеку время. Но для чего, если он мертв? Он и сам толком не знал, но в тот момент почти желал, чтобы мужчина продемонстрировал свое магическое могущество. Иначе все, что произошло, окажется таким бессмысленным, таким печальным…

Когда отец Эспиноса открыл дверь, мужчина уже не лежал, распростершись на столе, как пятнадцать минут назад. Остановившись прямо перед ним, спокойный, с легкой улыбкой на губах, он протягивал руку: на смуглой ладони нежно пламенела только что сорванная роза: то была роза из сада монахинь-кларисток.

– Эту розу вы просили?

Отец Эспиноса не ответил; он глядел на мужчину. Тот был бледен, слегка осунулся. Шею обвивала красная полоска, словно свежий шрам.

«Без сомнения, Господь хочет сегодня позабавиться над своим рабом», – подумал отец Эспиноса.

Он протянул руку и взял розу. Да, то была одна из роз, цветущих в саду сантьягского монастыря, где он их и видел. Тот же цвет, та же форма, тот же аромат.

Молча вышли из кельи мужчина и монах. Монах нес розу, зажав ее в руке, и ощущал свежесть ее красных лепестков. Роза была только что сорвана. Для монаха кончились все размышления, сомнения и печаль. Над всем властвовало впечатление от случившегося, и чувство смущения и уныния заполонило его сердце.

Неожиданно он заметил, что мужчина хромает.

– Почему ты хромаешь? – спросил он.

Роза росла не под самой стеной. Мне пришлось упереться ногой в розовый куст, чтобы ее сорвать, и вот тогда шип вонзился мне в пятку.

Тут отец Эспиноса победно вскричал:

– А! Все это только иллюзия! Не был ты в саду у монахинь-кларисток, не поранил там ногу шипом. Это я вонзил тебе в ногу бритву, вот и болит у тебя нога. Ну-ка подними!

Мужчина поднял ногу и священник, ухватившись за ручку бритвы, вытащил ее.

– Видишь? Ни шипа, ни розового куста. Все иллюзии.

Но мужчина сказал:

– А роза, которую вы держите в руке, это тоже иллюзия?

Через три дня закончилась миссионерская неделя, и монахи-капуцины покинули Осорно. И снова отправились они в путь по дорогам сельвы. Обнялись. Расцеловались и – в разные стороны. Каждый поехал своей дорогой.

Отец Эспиноса возвращался в Вальдивию. Но теперь уже он был не один. Подле него ехал на коне сумрачный, молчаливый мужчина с черными сверкающими глазами.

То был мужчина с розой.

Перевод с испанского Н. Снетковой

Из кубинской прозы

Эвора Тамайо

Капитан ждет

«Муж убил меня сегодня утром. Ровно в пять он всадил мне в горло нож. Я упала на верхней ступеньке лестницы навзничь и долго смотрела на сотканные пауками ровные узоры. „Если поднимусь, надо будет обязательно обмести потолок“», – подумала я, но тут же вспоминаю, что отдала лестницу соседке, а доверять Марио, моему мужу, сходить за ней – не могу.

Одна моя нога, левая, повисла над проемом. Этому мерзавцу Марио все-таки не удалось застать меня врасплох. Он давно собирается меня убить, и, наконец, сегодня – как раз, когда я должна купить рыбу! – он решил со мной разделаться. Ничего святого! Вот что меня в нем ужасает.

Сцена убийства точно соответствовала тому, как я ее себе представляла. Марио подкрался на цыпочках, вооружившись большим кухонным ножом. По счастью нож был хорошо наточен. Блеснула сталь, и нож вонзился мне в горло. Слабый, придушенный крик: вчера вечером горло у меня заболело, сделался ларингит. Вещь обыденная, но, возможно, она и навела его на мысль перерезать мне горло. Может, он подумал, что я не смогу кричать? «Если хочешь,