Франчиска - Николае Бребан

парке. Кроме большого парка, начинавшегося позади дома, был еще сад, примыкавший ко двору и отделенный от него невысокой железной решеткой, где было проложено несколько цементированных извилистых дорожек, между которыми росли молодые ели и боскеты туи. По ним любил прогуливаться епископ, добрый дедушка, в сопровождении викария или еще двух священников.

Несколько раз мимо нас проходил отец, занятый какими-то своими делами, время от времени шествовали священники, входившие и выходившие из епископии, или пробегал служка. Так мы сидели около получаса, как вдруг к нам подошел Пенеску. Он, как всегда, был подчеркнуто элегантно одет. Я как сейчас помню, шея у него была повязана шелковым платком. Он попросил разрешения сесть рядом с нами и закурил сигару. Некоторое время он спокойно курил, лишь изредка делая какие-то незначительные замечания, на которые мать отвечала односложно или даже просто кивком головы. Она ничем не давала понять, что мне нужно удалиться, наоборот, я чувствовала, что она этого не хочет. Я со своей стороны после невольно подслушанного разговора три дня назад все время искала предлога, чтобы быть рядом с нею, намереваясь при случае защитить ее или самой найти у нее защиту. Через некоторое время фразы Пенеску стали удлиняться, утрачивать свою безликость, и вдруг я оказалась свидетельницей горячего спора, фактически скрытой, но кровавой битвы. Пенеску, видимо, чувствуя, что мама не позволит ему оставаться с ней наедине, а также как очень умный человек (в те времена мне казалось, что он невероятно умный), решил воспользоваться этим случаем, чтобы доказать всю необычайную силу своего ума. Действительно, ему нужно было преодолеть моральное сопротивление моей матери, что было не так-то легко, а в те времена мне казалось просто невозможным, учитывая ее сильный характер. Кроме того, эта необычная атака, подлинное наступление, должна была все время маскироваться, облекаться в невинную, даже привлекательную форму, рассчитанную на сознание ребенка моего возраста. Нужно отдать должное: Пенеску блестяще провел этот поединок, но он не учел двух весьма важных обстоятельств. В первую очередь того, что я была невольной свидетельницей его грубого, неприкрытого натиска на мою мать, а во-вторых, несмотря на всю свою необычайную проницательность, он хотя и жил уже довольно долго в нашем доме, но не заметил, что я не просто двенадцатилетняя девочка со средним умственным и духовным развитием. Не будь у меня этих двух преимуществ, которые не учел Пенеску, я действительно не поняла бы, что присутствовала при великой и кровавой битве. Меня до сих пор охватывают ужас и отвращение при воспоминании о нахальстве этого человека, попытавшегося поставить на колени женщину на глазах ее несознательной бессильной дочери.

«…С тех пор как я здесь у вас, у меня было несколько странных переживаний, подобных тому, что я испытываю и сейчас», — говорил Пенеску в тот момент, когда я прервала чтение и, не поднимая глаз от книги, начала прислушиваться к разговору.

Он сделал одну из своих обычных пауз и с улыбкой посмотрел на густые кроны деревьев в парке. При этом лицо его было таким светлым и спокойным, таким отрешенным, что на мгновение мне показались абсурдными и мой страх перед ним и мое отвращение к нему. Казалось, что он давным-давно забыл, о чем начал говорить, как вдруг с отсутствующим меланхолическим взглядом и неизменной полуулыбкой на губах он продолжал именно с того места, на котором прервал свою речь.

«Так вот, — заговорил он снова, — теперь у меня есть единственное и необычайно простое желание: я не хочу больше быть генеральным секретарем, не хочу возвращаться в Бухарест на ту улицу, по которой грохочут экипажи и где живу я. Я хочу остаться здесь, среди вас, стать каким-нибудь мелким буржуа, так чтобы меня никто не знал. Моя жизнь приобретет ту размеренность, с какой одно время года следует за другим, мои желания станут скромными, мои страсти на самом деле будут лишь оболочкой подлинных страстей. Я буду знаком с весьма ограниченным кругом людей, которых ежедневно буду приветствовать с подчеркнутой вежливостью, а они в свою очередь меня. Так мы, на самом деле ничтожные человечки, будем воздавать друг другу королевские почести. Между прочим, несколько дней назад я познакомился с бывшим вашим префектом…»

«Димитрие́вичем», — подсказала мать, заметив, что Пенеску никак не может вспомнить его имя.

«Да, — подхватил он. — Димитрие́вичем. Вы заметили, как здоровается этот маленький, лысый, сухой старичок? Это поразительно! Я вам сейчас объясню: увидев вас, он останавливается, резко снимает шляпу, которую, как я подозреваю, только для подобных случаев он и носит, поднимает ее как можно выше, его маленькое морщинистое личико приобретает необычайно суровое выражение, а губы начинают шептать бесконечные формулы вежливости вроде: «с глубочайшим уважением», «имею честь», «мое почтение», «приветствую вас», «желаю здравствовать», «примите мои уверения», «низко кланяюсь»… И этот непрерывный, все время варьирующийся поток течет, пока ты проходишь мимо него. Поравнявшись с ним, ты здороваешься и идешь дальше, и он, остановившийся, чтобы приветствовать тебя, тоже продолжает свой путь, но двигается спиной вперед, вернее, задней частью, тощей и острой, словно угол. Если случайно обернуться, то увидишь, как он удаляется к тебе лицом, согнувшись в полупоклоне, а если он заметит, что ты обернулся, то вновь начнет помахивать шляпой, которую все время держит приподнятой над головой, и опять потечет поток: «С глубочайшим уважением… имею честь…»

«Ха-ха-ха!» — засмеялась мать, и я быстро уткнулась в книгу, чтобы скрыть улыбку.

«Я понимаю его, — продолжал Пенеску с той же тонкой, безмятежной улыбкой. — Этот человечек чрезвычайно серьезно относится к приветствиям, и я убежден, что он питает глубочайшее уважение к своему весьма простому открытию, поскольку оно и возвысило его до ранга уездного префекта. Теперешний префект игнорирует подобные мелочи и не тратит на них много времени».

«Вы хотите быть циником», — сказала мать, все еще улыбаясь.

«Нет, на этот раз нет. Какая в этом необходимость? Если бы во всей стране или на всем континенте был бы один этот человек, я бы не заметил его, но Димитриевич вовсе не какая-то забавная фигура, он фигура представительная. Он самый приспособленный человек в нашем обществе, а следовательно, самый сильный. Он даже сильнее меня, и поэтому я его вновь призову на пост руководителя этого уезда».

«Хорошо. Но ведь Димитриевич, ведь это… это…»

«Не, нужно, — прервал мою мать Пенеску. — Не утруждайте себя. Он предвестник. Да, да, предвестник! Вот поэтому-то он и ценен для нас. Что такое крысы, бегущие с корабля? Предвестники. Чем является приток карьеристов в политическую партию? Предвестием. Что означает подъем или