Город мертвых - Дин Кунц

Фрост и Даггет не нашли никаких других частей, пока не достигли верхнего коридора, где на ковре лежало бескровное ухо, белое, как морская раковина. Судя по размеру и тонкости, ухо принадлежало маленькому ребенку.

У шерифа Хармильо было двое детей.

Из всех видов преступлений Фроста больше всего бесили дела с жестокостью по отношению к детям. Он не считал достаточным даже пожизненное заключение за убийство детей. Только медленные беспощадные казни.

Поведение Хармильо при исполнении в течение предыдущих двенадцати часов резко свидетельствовало о продажности. Если шеф являлся частью некого странного дела, то казалось вероятным, что он, а не какой-то серийный убийца, гонявшийся за ним, лишил жизни свою жену, тещу и детей. Убил их и расчленил.

Но у Фроста не укладывалось в голове то, что они до сих пор обнаружили. Огромные суммы текли в этот город через «Движение к Идеальному Миру», они же предполагали наличие преступного предприятия гигантских масштабов. Отмываемые денежные фонды были настолько велики, что не исключено: речь может идти даже о террористическом заговоре исторического значения. Копы, немыслимо богатевшие на помощи плохим парням, скрывали свою деятельность и едва ли пустили бы под откос свой денежный поезд, порубив семью на кусочки из-за ссоры с женой.

Четыре спальни, хозяйская гостиная, множество шкафов и две из трех ванных комнат явили взгляду лишь еще две жутких улики. Обе в хозяйской спальне.

На полу у гардероба лежала часть нижней челюсти, с двумя молярами, двумя премолярами[18] и одним клыком. Между моляров тянулось нечто зеленое, возможно, кусочек кожицы сладкого перца или халапеньо. Части кости, которые должны были быть раздроблены при отламывании от основной челюсти, выглядели вместо этого… оплавленными.

И, поскольку это был не просто еще один обломок биологического мусора, но невероятная деталь сюрреалистической фантазии, вторая находка в хозяйской спальне оказалась ужаснее всего из до сих пор обнаруженного ими. Она лежала в углу аккуратно заправленной кровати, у изножья, но не так, будто ее аккуратно положили здесь, казалось, ее швырнули – или даже выплюнули. Толстый язык имел загнутый кончик, приподнятый, словно что-то облизывал. Если бы найден был только он, зрелище выглядело бы отвратительным и тревожным, но в сочетании с остальным все напоминало картину Сальвадора Дали, вдохновившегося Лавкрафтом. В центре толстого языка, не балансируя на нем, а глубоко вдавившись в плоть, вырастая из нее, находился карий человеческий глаз, не имеющий век.

Фрост первым увидел это уродство. И в момент обнаружения его охватило чувство, о котором он часто читал, но никогда еще не испытывал. Кожа на его шее похолодела, и по ней словно поползли вполне реальные пауки и многоножки.

Будучи агентом ФБР, отдела, эквивалентного подразделению, занимающемуся спецоперациями, он видел достаточно ужасов и был знаком со страхом разнообразной интенсивности и природы. Между тем до сих пор ничто никогда так глубоко не касалось запрятанных нервов, которые были не физическими нервами, а интуитивной чувствительностью к необъяснимому, не важно, сверхъестественной оно природы или всего лишь противоестественной. Ни его мировоззрение в целом, ни живая фантазия не могли объяснить существование подобной мерзости. Пока он глазел на нее, леденящее чувство проникало все глубже, от основания шеи ползло по спине, холод спускался по лесенке позвонков.

Он жестом позвал Даггета за собой. Фросту можно было не смотреть, чтобы угадать реакцию напарника на отвратительный предмет. Внезапный резкий вдох и беззвучная горловая рефлексия выражали крайнее омерзение, подтвердив ужас и шок Даггета.

На миг Фросту показалось, что глаз вот-вот повернется в своей мясистой глазнице, сосредоточится на нем или что язык может дернуться и пошевелиться в похабном жесте. Но эти ожидания были только плодом разыгравшегося воображения. Язык и глаз на кровати являлись мертвой тканью, способной на движение не больше, чем зубы с обломка челюсти могли бы жевать под собой ковер.

Простой пистолет и две запасных обоймы казались теперь не совсем адекватным вооружением против врага, с которым они столкнулись. События, происходящие в Рейнбоу-Фоллс, нельзя было рассматривать как обычную преступную деятельность или терроризм любого ранее виденного рода.

Фрост, словно отброшенный в детство, к замешательствам и страхам дошкольника, взглянул себе под ноги – он стоял в нескольких дюймах от стеганого покрывала – и подумал, не может ли что-то злобное прятаться под кроватью. Могло ли теперь обнаружиться нечто таинственное и при этом более реальное, чем все детские страхи, там, где раньше никогда не оказывалось Буки, тролля или любого другого ведьминого помощника?

Заклятие детской робости удержало его на месте лишь на миг и было сломано проявлением настоящей угрозы. Из темноты прилегающей ванной комнаты сквозь полуоткрытую дверь в безмолвие хозяйской спальни донесся звук, похожий на шум тысяч резко шепчущих голосов.

Переднее окно с пассажирской стороны разлетелось, когда Девкалион перевернул «Тойоту-Секвойю» на крышу. Мэйсон Моррелл отказался покидать перевернутый внедорожник, и тогда гигант выразил намеренье разбить также лобовое стекло, чтобы вытащить нерешительного воина из машины, хочет он того или нет.

Сэмми Чакрабарти убедил Девкалиона позволить ему провести переговоры со звездой эфира. Он сунул руку в разбитое окно, вытащил защелку, открыл пассажирскую дверь. Используя носок ботинка в качестве метлы, смел в сторону блестевшие на снегу осколки стекла, после чего опустился на четвереньки и залез в «секвойю».

Стоя на карачках на потолке перевернутого внедорожника, он видел Мэйсона под странным углом. Звезда эфира свисал вверх ногами с водительского сиденья. Точнее, не вполне свисал, потому что он не стал тратить время на то, чтобы пристегнуться ремнем безопасности, так ему не терпелось завести мотор и сбежать подальше. Свое положение он сохранял, крепко держась за руль и зацепившись пятками под сиденьем, насколько это было возможно. Из них двоих именно Мэйсон касался головой потолка. Сэмми обнаружил, что смотрит на друга сверху вниз, хотя положение внедорожника предполагало, что он должен бы смотреть вверх.

Единственным источником света, проникавшего в окна перевернутой машины, были голубоватые фонари парковки. Холодный воздух пах новым кожаным салоном и пряным лосьоном после бритья, которым пользовался Мэйсон. Не считая их дыхания, раздавалось лишь пощелкивание, позвякивание и стоны «секвойи», приспосабливавшейся к новым, непривычным отношениям с асфальтом.

– Мне очень жаль, что это случилось, – сказал Сэмми.

Голос Мэйсона прозвучал раздраженно, а не расстроенно:

– Так не должно было быть.