Библейские мотивы: Сюжеты Писания в классической музыке - Ляля Кандаурова

известные публике события скреплялись вымышленными причинно-следственными связями, снабжались новыми героями, расцвечивались диалогами и т.д. Шестая глава Книги Бытия повествует о том, как Господь, заметив, что изрядно расплодившееся человечество погрязло во зле и разврате, пожалел о том, что создал людей на земле, и решил истребить их157. Благочестивый старец Ной, к моменту Потопа живший на свете уже 600 лет, родитель трёх сыновей — Сима, Хама и Яфета, получил от Бога подробную инструкцию по постройке ковчега и наполнению его животными и птицами: «По паре из каждого рода птиц, четвероногих и пресмыкающихся по земле войдут к тебе в ковчег, чтобы остаться им в живых»[63]. На том же ковчеге должны были спастись сам Ной и его сыновья с семьями. Через неделю полил дождь, «и окна небесные отворились»[64]. Ливни шли 40 дней и 40 ночей, всего же вода поднималась около пяти месяцев158. Это и было наводнение, смывшее с лица земли испорченный старый мир и его обитателей.

Опера Доницетти сосредоточена на событиях, предшествующих Потопу. Её действие происходит в городе Сеннар, где царствует язычник, деспот по имени Кадм, женатый на красавице Селе, матери его сына. В том же городе находится Ной, выполняющий в сюжете функцию Кассандры-прорицательницы159: видя, как город и весь мир захлёбываются в пороке, он взывает к Богу и сулит людям очистительную катастрофу, но над его словами насмехаются все, кроме Селы. Кадма раздражает сочувствие жены к Ною и её интерес к его проповедям и его Богу. Ада, наперсница Селы, тайно влюблённая в Кадма, пользуется этим раздражением, чтобы оговорить Селу перед мужем и занять её место. Она убеждает Кадма в том, что Села неверна ему и к ковчегу старика её приманивает не столько его проповедь, сколько преступная любовь к Яфету, его сыну. В ярости Кадм приказывает умертвить Ноя и его семью. Узнав о смертном приговоре, старец вместо того, чтобы трепетать, впадает в религиозный экстаз и разражается ещё более чудовищными предсказаниями. В последнем акте Кадм и Ада празднуют пышную свадьбу; измождённая и оклеветанная Села приходит к мужу, чтобы в последний раз попытаться вернуть его. Кадм заставляет Селу вслух проклясть Бога, которому молится Ной. Сдавленно она произносит слова «sia maledetto il Dio» (ит. «будь проклят Бог») и падает замертво. С фразой несчастной Селы грехи человечества перед Богом достигают критической массы: начинается катаклизм, и последняя картина оперы — без пения, целиком симфоническая — живописует наводнение; спастись в нём сможет только благочестивый Ной и его семья.

Премьера «Потопа» прошла в неаполитанском театре Сан-Карло и обернулась неудачей. Как принято считать[65], из-за декораций финальная картина вместо сверхъестественного впечатления производила жалкое — и была встречена свистом. Спектакль не спас даже исключительно сильный состав. Партию Ноя в тот вечер пел 36-летний Луиджи Лаблаш, идеальный ветхозаветный пророк, прославленный бас, находившийся на пике формы, чей роскошный голос соответствовал внушительному облику. Головоломную партию Кадма, самую трудную в опере, пел тенор Берардо Винтер, которому предстояло создать ещё не один образ в работах Доницетти, а также петь в первых операх молодого Верди. В эпизодической роли — так называемой compressario160 — одного из сыновей Ноя, Хама, был задействован 20-летний Лоренцо Сальви, в будущем — блистательный тенор, десять лет спустя триумфально выступавший в «Вильгельме Телле» Россини. Наконец, Селу пела Луиджа Боккабадати, неплохая сопрано, с которой часто сотрудничал Доницетти. Одна из досадных накладок премьерного спектакля была связана именно с ней: в ансамблевом номере Боккабадати умудрилась вступить на пару десятков тактов раньше, внеся окончательный хаос в и без того смятый спектакль.

Доницетти переделал оперу четыре года спустя, когда она 14 раз подряд шла в генуэзском театре Карло Феличе. Роль Ноя была в этот раз доверена басу-баритону Доменико Косселли, особенно любимому публикой в россиниевских ролях. Злополучная сцена Потопа снова вызвала в зале смех. Однако, согласно рецензии местной газеты[66], ко второму спектаклю сценограф сумел поправить положение (увы, мы не знаем, как именно), создав убедительную и достойную иллюзию. Примечательно, что именно столица Лигурии — Генуя — стала местом, где «Всемирный потоп» возродился спустя полтора столетия полного забвения161. Это произошло благодаря усилиям знаменитого «археолога» от романтической оперы, неаполитанского музыковеда и композитора, энтузиаста редкого оперного репертуара Рубино Профеты. История этой постановки пестрит многозначительными и странными совпадениями: сам Профета — чья фамилия переводится с итальянского как «пророк» — не дожил до премьеры возродившегося «Потопа» считаные дни. Кроме того, метеорологическое проклятие настигло оперу о конце света и в этот раз: зима 1984/85 г. была для севера Италии аномально снежной; настолько, что в Милане — в 150 км от Генуи — были остановлены некоторые линии наземного транспорта.

Сам Доницетти любил генуэзскую версию оперы, настаивал на том, чтобы в дальнейшем она восстанавливалась именно в этом варианте, и считал его окончательным. Список различий между неаполитанской и генуэзской редакциями не так длинен: некоторые эпизоды были переписаны, что-то добавлено или вырезано. Важно, что после переработки «Всемирный потоп» стал гораздо более «оперной» оперой: азартной, динамичной, психологически выпуклой, что очевидно даже по двум версиям инструментального вступления. Неаполитанская окутана таинственным, храмовым мраком, в то время как генуэзская открывается двумя помпезными театральными аккордами, за которыми следует нежная валторновая тема. Очевидно, что, покрыв дистанцию в четыре года и 700 км, «священное и трагическое действо» Доницетти стало чуть менее священным.

Действительно, театральный потенциал этой работы велик. Впечатляющие сольные арии, блестящие, сложные ансамбли, финалы актов с их жгучим напряжением, которое возрастает неостановимо, будто взлетающий самолёт, до самого начала аплодисментов, — словом, всё, чего ищут в музыке Доницетти любители романтической оперы, присутствует тут в изобилии. Самый интересный персонаж «Потопа», конечно, Села. Яркая, противоречивая героиня, она зажата между двумя противоборствующими мирами: мы ощущаем это уже с первой её сцены с Ноем, когда Села в слезах рассказывает, как Кадм застал её молящейся Богу и с проклятиями вырвал из её рук ребёнка, а затем с изумлением отмечает покой, наполняющий её душу вблизи пророка и его благочестивой семьи.

Есть в опере и милые условности — дань уважения конвенции: когда на сцене появляются приспешники Кадма, намеревающиеся сжечь ковчег, Ной вскрикивает «Нет!» и с гневом призывает их к уважению и страху. Его слова предварены четырьмя отрывистыми оркестровыми репликами. В виде клише, риторической виньетки, которая отчёркивает и готовит нечто значительное, эти реплики кочевали из одной итальянской партитуры в другую. Возможно, они вам знакомы: эти фразы в точности процитированы Верди в его ранней сенсационно успешной опере — «Набукко», которая будет написана через 11