Лабиринт Мечтающих Книг - Вальтер Моэрс

Овидос неожиданно строго посмотрел на меня. Он наклонился вперед и схватил меня за руку с такой силой, что я испытал боль.

– Поверь мне, Хильдегунст, я не сошел с ума, и я не отношусь к тем отличающимся леностью ума эзотерикам, которые верят в необъяснимые феномены, гадают на кофейной гуще или слушают голоса умерших предков. Я доверяю только строго научному мировоззрению. Я верю в измеримый порядок цамонийской природы и не верю в спиритизм. Я не приемлю ничего, что связано только со слепой верой. Потому что та самая сила, которую называют Орм, реальна, как ничто иное. Даже несмотря на то, что ее нельзя увидеть! Она действительно существует! Хотя ее познали лишь немногие.

Он отпустил мою руку и откинулся назад, затем поправил свой костюм и, кажется, успокоился.

– Но кому я могу об этом рассказать! – сказал он со смехом. – Ни один другой писатель, кроме тебя, не испытал подобную силу Орма!

Я опять несколько сник. К счастью, Овидос заговорил вновь.

– Так вот, – продолжал он, – это была космическая прелюдия. Увертюра. Далее следует непосредственно история. Итак! Постепенно ко мне возвращался рассудок. Я знал: если мне удастся поймать и упорядочить в моем мозгу эти мерцающие знаки, и если я их запишу в правильной последовательности, то они составят предмет Орма. Совсем просто. Правда, проблема заключалась в том, что я все еще стоял на дне илистой ямы и совершенно промок. Так как там, снаружи, бушевал огонь. Наступила ночь. Люди кричали и плакали. Не всегда нужны идеальные условия для того, чтобы написать значимое литературное произведение, не так ли?

Гномы за соседним столом настолько открыто наклонились в нашу сторону, что я стал опасаться, что они вот-вот упадут со стула. Овидос взял свой блокнот и помахал им перед моим носом.

– Бумага! – воскликнул он. – Мне срочно нужна была бумага! Карандаш я нашел в своих лохмотьях, но бумага в моих карманах полностью размякла. Мне нужно было вылезти из этой проклятой ямы! Но дождь за последние дни размочил глиняные ступени, которые вели к моей могиле, и они разваливались под ногами. Все было как в кошмарном сне! В моей голове родилось эпохальное стихотворение, баллада о последнем пожаре в Книгороде, которая пережила века. И подо мной рассыпались ступени.

Овидос уронил блокнот, и в этот момент один из гномов действительно свалился со стула. Он мгновенно поднялся на ноги, а его приятель бесчувственно захохотал.

– Здесь неожиданно кто-то бросил в яму канат, – хладнокровно продолжал Овидос свой рассказ. – Я моментально ухватился за него обеими лапами, и меня потащили наверх. Это были мои друзья и товарищи по несчастью! Мои соседи по Кладбищу забытых писателей. Они так же, как и я, пережили пожар, погрузившись в илистую жижу. Мы бросились друг другу в объятия и взаимно поздравили друг друга с освобождением, но я помчался дальше. Мне нужно было найти бумагу! Стихотворение, большая бессмертная баллада о пожаре в Книгороде, отчетливо стояло перед моим внутренним взором – двадцать четыре строфы чистого Орма! Мне оставалось ее только записать. Бумага, бумага! Я блуждал по дымящимся руинам. Все горело, дымилось и тлело, земля была горячей, как плита. Если я в своих карманах нашел бумагу, которая была слишком мокрой, чтобы на ней что-то писать, то в окрестностях Кладбища можно было увидеть или полуобгоревшую бумагу, или настолько высохшую, что она распадалась, едва лишь ее касались пальцы. А стихи в моей голове начинали бледнеть. Я был на грани отчаяния. Я был готов все бросить, оставить и забыть стихи, которые родились в моем мозгу и которые не слышал никто кроме меня самого. Но вдруг мне в голову пришла мысль. Ты любишь хоровую музыку?

– Что? – спросил я, сбитый с толку неожиданным вопросом. – Э-э… да. Нет. То есть… я не знаю. Э-э… хоровая музыка?

– Это дело вкуса, я знаю, – сказал Овидос. – Но я люблю песнопения. И это было решением моей проблемы: мне нужен был хор.

Оба гнома с недоумением смотрели на динозавра, да и у меня было ощущение, что он потерял нить рассказа.

– Я побежал, – продолжил он повествование, – нет, я помчался назад к своей яме и собрал вокруг себя своих товарищей по несчастью. Всех обитателей Кладбища забытых писателей. Потом я обратился к ним. «Послушайте! – воскликнул я. – На меня только что снизошел Орм!» «Ну, понятно!» – крикнул кто-то и рассмеялся. «Со мной такое постоянно случается!» – крикнул другой. Раздался всеобщий смех и хихиканье, потом все опять успокоились. Я поднял руку и начал сначала: «Я знаю, друзья, это звучит несколько странно, особенно при нынешних обстоятельствах. Хотите верьте, хотите – нет, но ситуация такова, что перед моим внутренним взором стоит эпохальное лирическое стихотворное произведение, которое, если его каким-то образом не зафиксировать, вскоре будет потеряно навсегда, так как нигде нет бумаги, и оно уже меркнет в моей памяти. Это произведение родилось в моей голове, когда на нас обрушилась огненная волна, и я уверен, что это подарок Орма. Но я также знаю, что многие из вас не верят в Орм и соответственно в безумную историю. Поэтому я просто хочу попросить вас о дружеской услуге. Даже если вы считаете, что я потерял рассудок. Просто сделайте то, о чем я вас попрошу. Это не очень трудно». «Ну, хорошо, – сказал кто-то. – Что мы должны сделать?» «Все очень просто: прямо сейчас я прочту вслух это стихотворение. Строфу за строфой, и я хотел бы, чтобы каждый из вас запомнил одну из строф. Я буду останавливаться перед каждым из вас и декламировать строфу громко, отчетливо и медленно. Пожалуйста, сохраните эти строфы в вашей памяти до тех пор, пока вы не найдете возможность их записать. Это все».

При воспоминании об этом событии взгляд Овидоса прояснился. Он смотрел сквозь меня.

– Вот так произошло Чудо с Кладбища забытых писателей, как его впоследствии называли в Книгороде. Это было, конечно, нечто иное, нежели чудо, это была всего лишь репетиция хора. Но тогда мы это так же мало осознавали, как и тот факт, что это, должно быть, то самое мгновение, которое изменит нашу жизнь к лучшему. Того, как мы выглядели в тот момент – промокшие и с ног до головы вымазанные глиной, – не пожелаю никому.

Я расслабленно откинулся назад, о мои дорогие друзья! В рассказе Овидоса, кажется, наметился радостный поворот, и мое настроение улучшилось, стало почти дурашливым. Я то и дело подавлял в себе желание громко рассмеяться, даже если для этого не было настоящей причины. Оба гнома закурили очередную трубку.

– Смех и глупые замечания смолкли уже после первых строк, которые я продекламировал, – рассказывал Овидос. – Я заметил, как изменились удивленные взгляды. Так как, если даже мы все вместе были несостоявшимися писателями, мы все же знали толк в исключительно хорошей литературе, если таковая попадалась. Даже те среди нас, кто вообще-то не верил в Орм, поняли, что принимают участие в чем-то особенном. Прочитав несколько строф, я увидел, как у некоторых по лицу бегут слезы, я читал в их взглядах восхищение, откровенную зависть или чистый восторг, когда они пытались запомнить строки. В их глазах светился огонь Орма, и меня бы не удивило, если бы между нами пролетели искры. Я переходил от одного писателя к другому, и когда я, наконец, продекламировал все строфы, то услышал, как некоторые зарыдали. Многие были вынуждены сесть на землю, потому что у них подкашивались ноги. Кто-то смеялся, но это было от волнения. Мое стихотворение воплотило в вечных строках то, что все мы испытали в этом аду. Я писал его от чистого сердца. Это было высшее воспевание жизни, гимн смерти и возрождению одновременно, что никого не могло оставить равнодушным. Я опустился на землю обессиленный, как гигантский воздушный шар, из которого выпустили воздух. И ощущения мои были такими же: стихотворение испарилось из моей головы, за исключением единственной строфы, которую я запомнил сам. Сейчас стихотворение живет и дальше в нашей общей памяти.