Пять откровений о жизни - Бронни Вэр

Как только мы со второй сиделкой опускали бортики кровати, крики прекращались, как по волшебству. Флоренс лучезарно нам улыбалась.

– Здравствуйте, дамы. Как у вас сегодня дела? – спрашивала она.

Мы с улыбкой переглядывались, помогая ей встать. Хотя второй сиделке не надо было ежедневно по несколько часов переносить крики Флоренс, она все равно слышала их каждый день.

– Все замечательно, Флоренс, спасибо, а как ваши? – спрашивала я.

– Неплохо, милочка. Я как раз любовалась лодками в гавани. Вы знаете, у них по средам соревнования.

– Да, действительно, – соглашалась я.

Вместе гуляя по саду, мы восторгались цветами. Сад тоже много лет стоял заброшенным, но недавно родственник Флоренс, уполномоченный распоряжаться ее деньгами, настоял, чтобы его привели в порядок. Он хотел, чтобы в дни хорошего самочувствия Флоренс могла радоваться саду. Поэтому теперь в саду регулярно трудились садовники, а бассейн вновь сверкал чистой водой.

«Посмотрите, какой у меня великолепный сад, – говорила нам Флоренс. – Как он прекрасен в это время года». Мы искренне соглашались. Несмотря на долгое отсутствие ухода, сад сохранил свою красоту и теперь расцветал на глазах.

«Я буквально на днях посадила эти цветы. В садоводстве нужно всегда быть начеку, особенно со всеми этими сорняками». Улыбаясь, мы вновь соглашались. Учитывая, что всего месяц-другой назад сад был похож на настоящие джунгли, было занятно слушать, каким его видела Флоренс.

Выдергивая из клумбы вьюнок, она продолжала: «Садоводу нельзя лениться. Саду постоянно нужны любовь и забота». Мы расспрашивали ее о цветах, и она отвечала с поразительной ясностью, демонстрируя глубокие познания в ботанике. «Этот вьюнок задушит цветы, и они погибнут, как в ловушке, – объясняла Флоренс, выпутывая цветок из объятий сорняка. – Я никому и ничему не позволю загнать меня в ловушку, и цветы свои тоже не дам в обиду».

Пока Флоренс освобождала свой прекрасный сад от всего, что мешало ему процветать, я про себя произнесла благодарственную молитву. Я благодарила за смелость, которая позволила мне заняться освобождением своей жизни от ненужных ограничений. Теперь я тоже могла расти и распускаться, как цветок.

Вытирая посуду, я слышала, как мой пациент Джон в своем кабинете хихикает, словно школьник. «Да, и возраста она как раз подходящего», – сказал он в трубку. Речь шла обо мне. Джону было под девяносто, а мне еще не было сорока. Я покачала головой и улыбнулась, вспомнив слова одного семидесятилетнего знакомого: все мужчины – мальчишки.

Выйдя из кабинета через пару минут, Джон выглядел точно так же, как всегда: дипломатичный джентльмен без малейшего признака игривости. Очень вежливо он предложил мне сходить в ресторан пообедать, и кстати, есть ли у меня розовое платье? Если нет, он с удовольствием мне его купит. Я рассмеялась и вежливо отказалась от подарка, потому что розовое платье у меня как раз было. Хотя в мои профессиональные обязанности не входило наряжаться для клиентов или ходить с ними по ресторанам, мне было приятно доставить умирающему старику удовольствие. Он был на седьмом небе от счастья.

Джон забронировал для нас столик в дорогущем ресторане. Это был самый лучший столик, у окна, с видом на парк и гавань. Джон в своем темно-синем пиджаке с золотой отделкой выглядел настоящим франтом и благоухал дорогим одеколоном. Положив руку мне на талию, он подвел меня к нашему столику. Полюбовавшись видом, я перевела взгляд на своего спутника и заметила, что он подмигнул четырем мужчинам за соседним столом. Они хихикали и разглядывали нас, но, перехватив мой взгляд, тут же сделали серьезные лица.

«Это ваши друзья, Джон?» – спросила я с улыбкой. Смутившись, он признался, что хотел похвастаться перед друзьями, какая красивая ему досталась сиделка. Я расхохоталась. «Любая женщина моего возраста покажется красивой, если вокруг всем под девяносто!» Манеры у Джона были безупречные, и я невольно пожалела, что мои ровесники так редко обладают старомодным обаянием и знанием этикета. Обед прошел просто замечательно. Джон заранее позвонил в ресторан и предупредил, что я веганка, так что меня ждал специально испеченный вкуснейший овощной рулет.

Друзьям Джона было запрещено вмешиваться в наш обед и даже подходить к столу. Он обещал представить меня им после еды, поэтому они терпеливо сидели и ждали, пока мы закончим есть и разговаривать. Затем Джон, вновь положив руку мне на талию, подвел меня к их столику, где я идеально сыграла роль его подруги, обаяв всех, но продолжая уделять основную часть внимания своему спутнику. Он напоминал мне петуха, распушившего перья от гордости. Выход в свет удался.

Все это время я оставалась сиделкой умирающего. Что плохого было в том, чтобы невинной игрой порадовать Джона, которому осталось не так-то много походов в ресторан? Вернувшись домой и, к разочарованию Джона, переодевшись из розового платья в рабочую одежду, я помогла ему лечь в постель. Наше маленькое приключение доставило ему море удовольствия, но совершенно лишило сил.

Умирающие люди так слабы, что ненадолго выйти в свет им так же тяжело, как неделю отработать грузчиком. Любящие родные и друзья часто не понимают, насколько их визиты утомляют больных. В последнюю неделю или две жизни любые посещения, которые длятся более пяти – десяти минут, становятся для пациентов тяжелым трудом, но как раз в это время их начинают особенно активно навещать.

Впрочем, в тот день мы с Джоном были дома одни, и он уснул глубоким сном. Складывая розовое платье в сумку, я радовалась, что мне удалось доставить ему удовольствие. Мне наш обед тоже очень понравился.

Моя молодость выручала Джона и в других областях. Я лучше него понимала в компьютерах, и вот уже месяц пыталась навести порядок в его файлах. Для своего возраста Джон справлялся с компьютером просто отлично, не пасуя перед новыми технологиями. Но все его документы были в страшном беспорядке, потому что он ничего не знал о папках и организации файлов. Пока он спал, я отправлялась в кабинет и разбирала по категориям и папкам сотни документов, одновременно создавая алфавитный указатель, чтобы каждый легко было найти.

На следующей неделе Джону стало заметно хуже, и я порадовалась, что мы сходили на тот обед. Было очевидно, что больше Джон из дома не выйдет. Он мог прожить еще несколько недель, но силы покидали его на глазах. В тот день мы сидели на балконе, глядя, как солнце заходит за Сиднейский мост и здание оперного театра. Джон был в халате и тапочках, он пытался есть, но безуспешно. «Ничего, Джон, если вам не хочется, не ешьте», – сказала я, и мы оба знали, что это значит. Джон умирал, и времени оставалось уже немного. Кивнув, он положил вилку на тарелку и отдал их мне. Я отставила поднос в сторону, и мы продолжили любоваться закатом.

Прервав наше мирное молчание, Джон вдруг произнес: «Жаль, что я так много работал, Бронни. Каким же я был идиотом». Не дожидаясь поощрения, он продолжил: «Я убивался на работе, и теперь я одинокий умирающий старик. А самое страшное – я остался один с тех самых пор, как вышел в отставку, а ведь этого можно было избежать». Я слушала, не перебивая, а он рассказывал мне свою историю.